Боярыня Морозова. Княгиня Елена Глинская
Шрифт:
Глава IV
Дед Иван сдержал свое слово: о происшествии в саду он ничего не сказал боярину Глебу Ивановичу, ни словом ни делом не выдал боярыню Федосью Прокофьевну.
Вернувшись с богомолья, боярин застал свою жену в душеспасительной беседе с протопопом Аввакумом – он был духовником Федосьи Прокофьевны. Аввакум в то время был еще близок к царскому духовнику, к протопопу Стефану Вонифатьеву, и вхож был на «верх», то есть во дворец государев.
Боярыня Морозова, несмотря на свои молодые
Боярин Глеб Иванович, поздоровавшись с Аввакумом, обратился к своей молодой жене с такими словами:
– Вельми приятно мне видеть тебя, Федосья Прокофьевна, за сим душеспасительным занятием.
– В беседе с отцом Аввакумом я вижу для себя большую усладу, – скромно промолвила молодая боярыня.
– И аз, многогрешный, в беседе с тобой, боярыня Федосья Прокофьевна, вижу двоякую пользу и для тебя, голубица моя, и для себя… – смиренно ответил протопоп.
– Ну, сказывай, отче, что нового в Москве? Ведь я только что вернулся, на богомолье в Троицкой обители был, с неделю гостил там, – меняя разговор, обратился боярин Морозов к Аввакуму.
– Новостей, боярин, немного.
– Ну, в таком большом городе да мало новостей! Что-то, отче, чудно! Ну а патриарх Никон как, здоров ли?
– Что ему делается! – хмуро ответил Аввакум.
– Ты как будто с ним не в ладу?
– С бесом ладить легче, чем с ним.
– Негоже, отче, отзываться так о святейшем патриархе.
– Какой он патриарх!
– А кто же? – с удивлением посматривая на Аввакума, спросил у него Глеб Иванович.
– Еретик!
– Что?.. Как ты молвил? – не веря своим ушам, переспросил у протопопа боярин Морозов.
– Говорю, Никон не патриарх всероссийской церкви, а еретик, – нисколько не смущаясь, повторил Аввакум.
– Твои ли это речи, отче?.. Подумал ли ты про то, что сказал?
– Думал, боярин, долго я думал и пришел к тому, что Никон – волк в овечьей шкуре.
– Да что… что ты говоришь?
– Правду, сущую правду! По уставу святых отцов семи вселенских соборов и других многих поместных соборов всяк человек, отвергающий догматы и обряды святой церкви, есть еретик.
– Ну так что же?
– А Никон что сделал?.. Он исказил своими вставками да поправками Священное Писание! Вместо сугубой «аллилуйи» установил тройную… Да что я тебе, боярин, рассказываю, чай, и сам ты хорошо знаешь, как Никон исказил словеса священные и как он глумится над вековыми обрядами и обычаями церковными! Вот и есть он не святейший патриарх, а волк, губящий стадо Христово! – весь покраснев от волнения и гнева, проговорил протопоп Аввакум.
– Вот оно что! Говорят, что у нас в Москве появилось немало людей, недовольных нововведениями патриарха Никона!
– А знаешь ли ты, боярин, как те люди называются? – быстро спросил Аввакум, сверкая глазами.
– А
– Борцами за правую, старую веру.
– Не хочешь ли и ты, протопоп, пристать к тем борцам? – насмешливо спросил Глеб Иванович.
– Зело буду рад, коли Господь сподобит и меня страстотерпцем быть за старую веру.
– А на это вот что скажу тебе, Аввакум: для таких борцов и страстотерпцев, как ты, двери моего терема будут наглухо закрыты. Помни! – сурово проговорил боярин Морозов и, сердито хлопнув дверью, вышел из горницы.
– Ах, бедная Федосьюшка, и твой муж угодил в стадо сатанинское, – со вздохом промолвил Аввакум, посматривая с жалостью вслед боярину.
– Помолись за него, святой отче, да обратит Господь на путь правды моего мужа, – припав к руке протопопа, со слезами промолвила боярыня Морозова.
Глава V
В мире ничего нет сокровенного, и какая бы ни была тайна, она открывается со временем. Так произошло и с тайной молодой боярыни Федосьи Прокофьевны Морозовой.
Что Владимир Пушкарев был прежде ее возлюбленным, о том совершенно случайно узнал боярин Глеб Иванович.
Узнал он об этом так.
Однажды боярин Морозов приехал из государева дворца в пору послеобеденную к себе домой. Он застал свою молодую жену сладко спавшей после вкусного и сытного обеда. Красавица боярыня прилегла на широкую скамью, покрытую медвежьей шкурой, и крепко заснула.
Старик боярин залюбовался своей спавшей молодой женой-красавицей.
– Голубка моя чистая сладко спит, покойно, тревожный сон не тяготит ее молодую жизнь… Как она хороша! Недаром завидуют мне, что жена у меня раскрасавица. Спи, моя люба сердечная… Да будет тих и покоен твой сон! – тихо проговорил Глеб Иванович и поднял руку, чтобы перекрестить свою спавшую жену…
Поднятая с крестным знамением его рука замерла.
Федосья Прокофьевна заговорила во сне.
– Прощай, мой Владимир… злая судьба нас разлучила… навеки…
– Господи, что я слышу!.. У моей жены, видно, полюбовник есть?.. Владимира во сне она вспоминала… Что же это? Своими ли ушами я слышу? – задыхаясь от волнения, промолвил Морозов.
– Оставь меня… я жена другого… муж старый… а все же муж… – продолжала бредить красавица боярыня.
Бедный Глеб Иванович чуть на ногах стоял.
Ревность, обида, злоба на неверную и преступную жену мучили его. Он хотел броситься на Федосью Прокофьевну, силой и пыткой заставить ее повиниться, а там, вдосталь надругавшись над женой, над ее красой, над ее молодостью, – убить.
Но рассудок взял свое.
Глеб Иванович имел кроткий нрав и податливое ко всякому добру сердце.
«Царь Небесный посылает мне испытание! Надо без ропота нести данный крест. Грешник я… Гордыня меня обуяла, спесь! Вот Господь и послал мне смирение!» – такую скорбную думу думал боярин Морозов.