Боярыня Морозова. Княгиня Елена Глинская

Дмитриев Дмитрий Савватиевич

Глава VIII

– Боярыня, тебя спрашивают! – заявила Федосье Прокофьевне вошедшая прислужница.

– Кто?

– Не знаю, боярыня, какой-то незнакомец.

– Что ему нужно?

– И про то, государыня, не ведаю.

– Скажи, чтобы зашел в другое время, теперь мне недосуг.

– Уж я ему говорила.

– Ну и что же?

– Не уходит! Поди, говорит, доложи боярыне.

– Какой назойливый! Кто бы это был?.. Ин пусть войдет…

– Слушаю,

государыня.

Спустя немного времени в горницу вошел красивый, статный мужчина с окладистой черной бородой; на нем был надет кафтан стрелецкого полковника.

При взгляде на него боярыня Морозова вспыхнула и опустила глаза. Она узнала гостя, да и нетрудно было узнать Владимира Пушкарева – это был он. Стрелец мало переменился за десять лет, разве только похорошел еще более и возмужал.

Более десяти лет прошло, как они не видали друг друга. Все это время молодой Пушкарев провел со своим стрелецким полком на рубеже Литвы. Его за верную службу давно уже произвели в полковники.

Пушкарев, проведав, что боярыня Морозова овдовела, поспешил в Москву. Ему так хотелось повидаться с Федосьей Прокофьевной, он все еще продолжал ее любить!

– Здравствуй, боярыня Федосья Прокофьевна, – приветливо поклонившись Морозовой, проговорил молодой полковник.

– Здравствуй, – тихо ответила ему на приветствие Морозова.

– Узнала ли меня, боярыня?

– Как не узнать…

– А если узнала, что неласково встречаешь?

– Уж как умею, не взыщи.

– Боярыня Федосья Прокофьевна, ты ли это?

– Чай, видишь, знаешь…

– Может, приход мой не в пору? А не в пору гость – хуже татарина.

– Нет, рада твоему приходу… Садись, гостем будешь…

– Спасибо, боярыня. Не такой я встречи ожидал, – задумчиво проговорил молодой полковник, садясь к столу.

– Давно ли прибыл? – после некоторого молчания спросила у него боярыня Морозова.

– Только вчера, – хмуро ответил ей Владимир Пушкарев.

– Чем прикажешь, гость дорогой, угощать, чем потчевать?

– Не хлопочи, боярыня, ничего мне не надо…

– Как хочешь. Потчевать велено, а неволить грех.

– Эх, Федосья Прокофьевна. Забыла ты меня, совсем забыла, – с легким упреком промолвил Пушкарев.

– А ты? Разве все помнишь? – поднимая свои красивые глаза на гостя-полковника, тихо спросила у него молодая вдова.

– Все помню!.. Ни на одну минуту не забывал тебя, боярыня, всегда была ты со мной… в моих мыслях…

– Напрасно думал… грешил… Я замужняя жена, у меня был муж.

– А теперь его нет.

– Господь призвал к себе моего мужа.

– Теперь, боярыня, ты свободна, вольна любить кого хочешь.

– Прошла моя пора любить. Не о том мне надо думать…

– О

чем же?

– Как душу свою спасти… вот вся дума моя, все мечты мои.

– Ты для этой думы молода еще, Федосья Прокофьевна.

– Какой молода… Я совсем старуха, у меня уж сын большой.

– А я, боярыня, знаешь, с каким словом к тебе пришел? – после некоторого молчания как-то робко промолвил Владимир Пушкарев.

– С каким?

– Уж, право, не знаю, как и говорить.

– Говори, послушаю…

– Боюсь – ругать начнешь!

– Что ты, господин, разве гостей ругают! Гостю честь – свят обычай.

– Шел я к тебе, Федосья Прокофевна, и думал: теперь-де пора моего счастья настала, боярыня овдовела, она свободна, стану просить ее, чтобы ради нашей прежней любви взяла меня к себе в мужья, – не переводя духа, скоро проговорил молодой полковник, не спуская своих глаз с боярыни.

Если бы вдова Морозова встретилась с его глазами, то прочла бы в них глубокую к себе любовь, сердечную.

Владимир Пушкарев говорил правду. Он не переставал любить Морозову, он жил ею одной и ждал долгие годы того времени, когда Федосья Прокофьевна станет свободной.

– Вот ты с чем ко мне пожаловал. Не знала я… – задумчиво проговорила вдова-боярыня.

– Что скажешь, боярыня, как посудишь?

– Что сказать? Разве ты не знаешь, что я живу теперь не для мира…

– Как, боярыня?

– Я давно уже умерла для мирской жизни. Перед тобой не боярыня Морозова, а смиренная инокиня Феодора, – чуть слышно сказала Морозова.

Боярыня была пострижена по усиленной ее просьбе в иночество старообрядцем, бывшим тихвинским игуменом Досифеем, наречена Феодорой и отдана в послушание старообрядке Меланье. Желая принять ангельский образ, Федосья Прокофьевна надела на себя власяницу.

«Под одеянием ношаше на срачице, устроена от скота власов белых кратко рукава», – как говорит древний писатель ее жития.

Во дворце об этом, разумеется, никто ничего не знал.

– Что говоришь, боярыня! – с ужасом воскликнул Владимир Пушкарев.

– Как брату, как другу открыла я тебе свою тайну… Знаю, меня ты не выдашь… – сказала Пушкареву боярыня Морозова, кладя ему на плечо руку.

– Не скажу! Под пыткой не дознаются у меня о твоей тайне. Только зачем ты, Федосья Прокофьевна, сделала это? Зачем постриг приняла?..

– Затем, чтобы спастись! В миру нет спасения… настало время антихристово… Скоро, скоро вострубит труба архангела, и восстанут живые и мертвые из гробов… всяк предстанет перед судилищем Христовым… со своими делами… Если ты, господин, хочешь спастись, то беги, беги скорее! – с волнением проговорила Федосья Прокофьевна.