Боярышня Дуняша
Шрифт:
оценивающим взглядом. Сейчас перед всеми стояла не старая женщина, а боец, прошедший
долгий и трудный жизненный путь. И стояла она здесь потому, что была умнее, хитрее, сильнее
и упорнее своих недоброжелателей. А бредни экзальтированной девочки всего лишь
неприятность, но Доронины сами себе подписали приговор!
На солнце набежала туча и поток света сквозь слюду уменьшился. Так получилось, что
хозяйка дома с девочками и Кошкиной оказались
погрузилась в сумрак. На лице гостьи тень немного резче обозначила морщины, а чуть
повисший к старости нос словно бы ещё больше вытянулся и загнулся. В глазах блеснула
холодная ярость, сменившаяся торжеством… и это было жутко!
Находившаяся в полуобморочном состоянии после Машиной выходки ключница стала
яростно креститься и пятиться. Девки за дверью прильнули к щели, стараясь ничего не
пропустить, и вот на их бесцеремонный шепоток оскорбленная Таисия и отреагировала:
— Вон! — рявкнула она, оборачиваясь к ним, чтобы усилить эффект, стукнула посохом:
— Прокляну!
Одна из девок в страхе забилась и засипела:
— Ве-е-е-дь-ма-а-а!
Жуткая картина забившейся в судорогах девки, её выпученные глаза и протяжное сипение
создало панику, а по двору разлеталось страшное слово «ведьма».
ГЛАВА 11.
Таисия была в ярости. Она понимала, что народ всё переврёт и ей ничего не грозит, а вот
Доронины, а особенно Кошкины ещё пожалеют, что встали на пути у неё… у церкви.
Что там кричали в этом логове ереси? Ведьма?
Ну, так девчонка не выдержала присутствия божьего человека и призналась… выдала себя!
А Кошкина потворствовала, прикрывала… возглавляла! И муж её при молодом князе…
наверняка вред творил, мысли его очернял, наветы наговаривал, своих врагов изводил его
руками…
Да!
Она гордо вышла из дома Дорониных и горестно покачивая головой, собравшимся людям, села в сани. Пусть теперь придумывают отчего матушка печальна!
Таисия всю дорогу тыкала в спину возчика посохом, чтобы он гнал лошадей. Ей необходимо
было как можно скорее оказаться в монастыре, написать письма нужным людям и вывернуть
ситуацию в свою сторону.
— Да что ж ты медлишь! — пихнула она в очередной раз возничего в спину, и он щёлкнул
кнутом.
Лошади прибавили ещё ходу. Таисии было жарко и, несмотря на мороз, она распахнула полы
верхней одежки, чтобы остудить пекло в груди. Её сердце пылало от обиды и унижения, но она
даже не думала успокаиваться. Острый ум женщины сейчас работал как никогда, подбирая те
кары,
— Останови! — неожиданно велела она, когда Москва осталась далеко позади.
— Тпру! Ленивые! — исполнил приказ возница и повернулся:
— Чего изволишь, матушка?
Игуменья огляделась.
— Дай-ка мне снегу, — подтягивая шкуры к ногам, неожиданно приказала она.
— Так это… — возница помялся, но видя горящие алым впалые щеки игуменьи, быстро
спрыгнул, набрал чистого снежка и со всем почтением подал.
Она вытащила руку из рукавицы и сжала сухонькой ладошкой пригоршню. Снег быстро
начал таять, а Таисия поднесла ледяной комочек к щекам и провела им. Прикрыла глаза, сосредоточиваясь на приятной прохладе. Ноги у неё мёрзли, а в груди не утихал пожар и его
отголоски неприятно поднимались в голову.
— Надо бы поспешать, матушка! — робко обратился возница, подмечая излишнюю живость
в глазах игуменьи и румянец вместо привычной бледности.
Она вяло кивнула, и они продолжили путь. Сытые кони бежали быстро, а хорошо утоптанная
дорога была ровной и в другое время настоятельница закемарила бы, зарывшись с головой в
шкуры, но сейчас не было покоя у неё в душе. Множество мыслей одолевали её и не хотелось
из-за сна что-то забыть, упустить, недодумать. Другого шанса поквитаться с Кошкинами может
не быть, а значит важна будет каждая мелочь.
— Приехали, матушка! — ворвался в её мысли низкий голос возницы.
Она не стала дожидаться помощи и резво соскочила с саней, удивляя своей живостью
бросившихся к ней послушниц. Поднявшись к себе, велела подать перо и бумагу, но
встревоженные её видом сестры подали ей горячего морсу. Таисия выпила его с удовольствием, но состояние собранности ушло и она разомлела, а потом ей стало холодно.
— Матушка, тебя трясет всю! Уж не простыла ли ты?
— Не знаю… мерзну я… вели затопить…
— Так затоплено, дышать нечем.
— Ещё затопи, холодно мне!
К утру игуменья впала в забытье, и не приходя в себя, через неделю скончалась.
Монастырская травница сказала, что причиной смерти послужил преклонный возраст, сильное
переохлаждение и надрыв сердца из-за тягот.
Дуня не могла поверить, что её счастливый мирок разрушен. Маша очнулась и закрыв лицо
руками, сидела, кусая губы. Евпраксия Елизаровна смотрела невидящим взглядом куда-то
вдаль. Дуняша оставила сестру и подошла к растерянной Кошкиной. Присев рядом с ней на