Бойцы Сопротивления
Шрифт:
Бальденич — тюрьма совсем новая. Если человек представляет себе тюрьму как нечто похожее на средневековый замок с башенками по стенам, вроде тюрьмы в Гаето, посмотрит издали на Бальденич, то ему и в голову не придет, что это тюрьма. Стены не больше восемнадцати метров высотой, причем не почернели от времени — нигде не видно трещин, из которых торчали бы чахлые пучки травы или отдельные побеги кустарника. Стены ее часто заново перекрашиваются, причем тона окраски выбираются самые жизнерадостные.
В стене, выходящей на площадь, три двери:
Рассматривая тюрьму с фасада, можно подумать, что перед нами просто многоквартирный дом или же здание какой-то промышленной компании. Такое впечатление изменится, если присмотреться к боковым стенам, длина которых в два раза больше фасада, там нет ни окон, ни дверей, и по ним по специальным балконам медленно ходят двое часовых.
Наша небольшая группа останавливается перед воротами тюрьмы. Миша резко стучит, и в окошечке появляется смуглое лицо карабинера:
— Я слушаю вас, фельдфебель!
На ломаном итальянском языке Миша тоном, не терпящим возражения, как и подобает нацистскому фельдфебелю, требует, чтобы открыли дверь. Карабинер уступает место унтер-офицеру, и в окошке появляется его помятое лицо. Вкрадчивым и почти робким голосом он спрашивает у Миши документы на арестованных.
— Ты что, не фитишь? Мои солдаты устали. Пистро, пистро, партизан в тюрьма, — не давая ему договорить, кричит «немец».
Оконце захлопывается, гремят ключи, и дверь открывается. Переступаем порог, и необъяснимое чувство охватывает нас: мы в тюрьме…
Рядом со входом, слева, видим цейхгауз, справа — пустое помещение. В глубине короткого коридора, который ведет к первым камерам, видны еще две комнаты, похожие на первую, где отдыхают карабинеры. Между тем дверь с решеткой открывается, из нее выходит фельдфебель и спрашивает Мишу, где и при каких обстоятельствах были пойманы партизаны. Тот, чтобы случайно не выдать себя, опять повторяет: «Пистро, пистро, партизан в тюрьма».
Как бы давая возможность проверить точность переданного нам описания тюрьмы, фельдфебель пропускает нас в эту дверь, и мы оказываемся в узком внутреннем дворике.
Оба часовых, несущих вахту на стене, остановились и стали нас рассматривать. В точности вспоминаю описания надзирателя: вот они, две лестницы в противоположных концах дворика, именно по ним на стену поднимаются часовые…
В несколько шагов пересекаем дворик и поднимаемся ко второй железной двери, облицованной толстым железным листом; мы не можем увидеть, что делается за ней. Пока фельдфебель сильно стучит по двери, Орлов взбирается на невысокую стенку, ограждающую ступени лестницы и сделанную как бы нарочно для того, чтобы посильнее действовать на психику тех, кого проводят между этими стенами.
Марат по-своему истолковывает назначение этой каменной ограды и устало прислоняется к ней, опираясь на локоть и потирая вспотевшие от напряжения
Кто-то отзывается на стук и, получив ответ, открывает дверь, в которую мы и проходим. Часовой выжидает несколько секунд, чтобы закрыть дверь. Тим, Василий и Тимофей тоже собираются войти, но Миша делает им знак, что можно этого не делать.
Итак, во дворике остаются трое наших против шестнадцати карабинеров. Такое соотношение не может не вызвать у нас тревоги, однако другого выхода нет, во всем приходится полагаться только на неожиданность.
Сворачиваем по коридору направо и видим, что здесь нам придется задержаться. Восемь или девять узников-партизан со следами побоев стоят перед регистраторской, ожидая занесения их в списки и распределения по камерам. Они смотрят на нас с сочувствием и видят такое же сочувствие в наших глазах. Однако наше положение несколько отличается от положения, обычных заключенных, и мы надеемся, что близок миг, когда все изменится в нашу пользу.
Сразу же после регистрации первых трех партизан часовой уводит их, но не в одиночки, которые располагаются в глубине коридора и где мы надеемся найти Мило, а через третью железную дверь. Часовой отпирает ее и, пропустив заключенных, сразу же запирает, а затем уводит их в боковой коридор, где находятся общие камеры. Остальные партизаны продолжают стоять около регистраторской в ожидании своей очереди. Слышу, как на башне в городе часы бьют семь и три четверти, и думаю о том, что, наверное, и Мило следит за временем так же внимательно, как и я.
«Вперед», — слышим мы, и Миша с развязным спокойствием хозяина положения входит в регистраторскую, за ним вхожу и я, потом Марат, Мик, а за ними Алешка и Орлов. Немного правее двери остается Николотто, который сразу же смещается вправо, чтобы подойти или быть как можно ближе к телефону; Эрмес и Кузнецов замыкают группу.
Сидящий внутри чиновник спрашивает сразу же у Миши документы на выполнение ареста, но слышит в ответ;
— Моя нет понимать, партизаны в тюрьму.
— Но, уважаемый, для того, чтобы отвести в тюрьму этих людей, мне нужны бумаги, документы. Где они у вас?
— Немецкий фельдфебель нет понимать токумент!
Фельдфебель из охраны, стоящий в комнате, пытается помочь в разговоре:
— Папир, папир на заключенных, ферштеен, хабен зи?
— Зольдати великий рейх поймали партизаны, — говорит Миша и делает знак Орлову, чтобы он показал свой трофей.
— Хорошо, хорошо, — отвечает чиновник, — я понимаю, но мне надо записать имена этих людей, как их зовут?
— Софут? Партизаны, мой нет понимать. — Он постоянно говорит слово «нет» по-русски, к счастью, никто из присутствующих служащих тюрьмы, видимо, не знает ни по-русски, ни по-немецки.