Божественное пламя
Шрифт:
— Когда они узнали, что должны остаться, — продолжал Филипп, — то разместились, как положено порядочным женщинам, на дальних скамьях у стены.
— Там, где сидят мальчики-слуги?
— Да, там. Старик, которому показал это место его дед, показал его мне. Мальчики встали. А женщины опустили покрывала и сидели молча. Послы рассыпались в похвалах, понуждая их поднять покрывала, а своим собственным женщинам, сделавшим подобное в присутствии посторонних, поотрезали бы носы, да что там, много хуже, поверь мне.
Юный Александр увидел, как унизили его мать, сестер и остальных женщин царской семьи. Он был взбешен и упрекал отца. Но если персы
Это было уже неприкрытой угрозой, как если бы он показал острие меча. Можно догадаться, какое повисло молчание. Потом царь подошел к женщинам и подвел их к персам, чтобы они сели с краю застольных лож, на которых те возлежали, как делают это флейтистки и танцовщицы в южных городах. Юный сын его видел, как персы дотрагивались до женщин, и друзья с трудом удерживали его. Потом он внезапно успокоился. Он поманил к себе юношей из своей охраны и выбрал семерых, еще безбородых. Украдкой переговорив с ними, он отослал их прочь. Подойдя к отцу, который, надо думать, чувствовал себя весьма скверно, если в нем оставался еще какой-нибудь стыд, он сказал: «Государь, вы устали. Не оставайтесь здесь до конца возлияния, предоставьте гостей мне. Они не испытают недостатка ни в чем, что приличествует им, даю слово».
Что ж, для царя это был выход. Он предостерег сына от необдуманных поступков и, извинившись, удалился. Послы, разумеется, решили, что теперь им ничто не возбраняется. Александр не выказывал гнева. Он поднялся, все время улыбаясь, и обошел ложа послов. «Дорогие гости, — говорил он, — вы оказываете честь нашим матерям и сестрам. Но, торопясь сюда, они собирались в такой спешке, что теперь вряд ли готовы показать свои лица. Позвольте нам отослать их, чтобы они умылись, переменили одежду и надели украшения. Когда они вернутся, вы сможете сказать, что в Македонии с вами обращались так, как вы того заслуживаете».
Мальчик сел прямо, его глаза сверкали. Он догадывался, что замышлял царский сын.
— Перед персами стояло вино, вся ночь была впереди. Они не жаловались. Вскоре в зал вошли семь окутанных покрывалами женщин в роскошных одеждах. Каждая подошла к ложу одного из послов. Даже теперь, когда из-за наглости персы потеряли права гостей и друзей, Александр медлил, выжидая, не одумаются ли они. Когда поведение послов не оставляло уже никаких сомнений, он подал знак. Юноши в женской одежде выхватили кинжалы. Без единого вскрика тела послов скатились на блюда, на фрукты и на разлитое вино.
— О, отлично! — сказал мальчик. — Так им и надо.
— Где-то в зале, конечно, была и их свита. Двери мгновенно заперли; никто не должен был ускользнуть живым, чтобы принести весть Сардису. Никто так и не смог доказать, что по пути через Фракию послы не попали в устроенную разбойниками засаду. Когда все было кончено, тела зарыли в лесу. Как поведал мне старик, юный Александр сказал: «Вы пришли за землей и водой. Будьте довольны землею».
Отец сделал паузу, наслаждаясь взволнованным ликующим молчанием. Для мальчика, упивавшегося рассказами о мести с тех пор, как он стал понимать человеческую речь, — а ни один старый дом или клан в Македонии не обходился без собственных историй такого рода —
— А когда царь Ксеркс явился, Александр сражался с ним?
Филипп покачал головой:
— К тому времени он сам стал царем; он знал, что не сможет противостоять персам. Вместе со своим войском он был вынужден присоединиться к великой армии Ксеркса, как прочие сатрапы. Но накануне великой битвы у Платей он сам, ночью, выехал из лагеря, чтобы выдать грекам диспозицию персов. Возможно, он спас Элладу.
Лицо мальчика вытянулось. Он нахмурился с отвращением и наконец сказал:
— Да, он был умным. Но я бы лучше дал сражение.
— Неужели? — сказал Филипп, ухмыляясь. — Я бы поступил так же. Будем живы, кто знает? — Он поднялся со скамьи, одергивая белоснежный гиматий с пурпурной каймой. — Во времена моего деда спартанцы, чтобы укрепить свою власть над югом, заключили договор с великим царем. Ценой тот назначил греческие города в Азии, которые тогда еще были свободны. Доныне никто не смыл этого черного позора с Эллады. Невозможно было противостоять Артаксерксу и спартанцам одновременно. И говорю тебе: города не будут освобождены до тех пор, пока греки не объединятся под предводительством одного военачальника. Дионисий Сиракузский мог бы стать таким человеком, но у него было достаточно забот с карфагенянами, а его сын — олух, который потерял все. Но время придет. Ладно, поживем — увидим. — Он кивнул, улыбаясь. — И это огромное безобразное чудище — лучшее, что ты мог подыскать себе среди собак? Я повидаюсь с охотником, он отыщет тебе пса с хорошей кровью.
Прыжком загородив ощетинившуюся собаку, мальчик крикнул:
— Я люблю его! — И в голосе его звучала не нежность, а вызов на смертельный бой.
Раздраженный Филипп сказал:
— Хорошо, хорошо. Нет нужды кричать на меня. Пес твой, кто осмелится повредить ему? Я предлагал подарок.
Последовала пауза. Наконец мальчик натянуто сказал:
— Спасибо, отец. Но я думаю, он будет ревновать и загрызет другую собаку. Он очень сильный.
Пес ткнулся носом ему под мышку. Они стояли бок о бок, единой стеной. Филипп пожал плечами и направился к дому.
Александр и собака принялись бороться, катаясь по земле. Пес сбивал мальчика с ног, сдерживая свою мощь, словно играл с подрастающим щенком. Наконец, сплетясь в клубок, они задремали на солнце. Александру снился зал в Эгии, с разбросанными кубками, блюдами, подушками; персы распростерлись в лужах запекшейся крови, как троянцы на фреске в комнате его матери. У дальней стены, где македонцы избивали остатки свиты, сражался приехавший с послами юноша — последний, кто оставался в живых. Он один отбивался от десятка нападающих. «Остановитесь! — крикнул сын царя. — Не смейте трогать его, он мой друг». Когда пес, зачесавшись, разбудил его, Александр и персидский юноша уезжали вдвоем на лошадях с разукрашенными недоуздками, чтобы осмотреть Персеполь.
Теплый летний день клонился к вечеру. На соленое озеро Пеллы упала тень от выстроенной на острове крепости, в которой хранилась казна и помещались темницы. По всему городу в окнах домов мерцали лампы. Раб из числа домашней челяди вышел с огнем, чтобы зажечь огромные смоляные факелы, которые держали сидящие у подножия дворцовой лестницы каменные львы. На равнине раздавалось мычание скота — стада гнали домой; в горах, обращенных к Пелле своими покрытыми тенью восточными склонами, серую тьму прорезали искры отдаленных сторожевых огней.