Божественное пламя
Шрифт:
Гефестион посмотрел на Александра, но тот был всецело поглощен рассказом.
— Как гость и друг он приехал к Ментору, который отправил его в оковах к Великому царю.
Тут зазвучали гневные восклицания, но быстро смолкли: всем не терпелось узнать, что было дальше.
— Ментор взял его печать и приложил к поддельным приказам, открывшим для его людей все укрепления Атарнеи. Теперь царь Ох владеет и ими, и всеми греками, там жившими. А Гермий…
Из очага с треском вылетела горящая головешка; Гарпал взял кочергу и втолкнул ее назад. Аристотель облизнул губы. Его скрещенные
— С самого начала его смерть была предрешена, но этого им было недостаточно. Царь Ох хотел прежде выяснить, какие секретные договоры он заключил с другими правителями. И он послал за людьми, испытанными в вещах такого рода, и велел им заставить Гермия говорить. Говорят, его мучили один день и одну ночь.
Он начал передавать подробности как мог, стараясь говорить бесстрастно, словно на лекции по анатомии. Юноши слушали его безмолвно, со свистом втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы.
— Мой ученик Каллимах, вы его знаете, прислал мне весточку из Афин. Он пишет, что Демосфен, объявляя Собранию о пленении Гермия, назвал это одним из даров судьбы и добавил: «Великий царь узнает теперь об интригах царя Филиппа не из наших жалоб, а из уст человека, принимавшего участие в заговоре». Никто лучше его не знает, как подобные вещи делаются в Персии. Но он радовался слишком рано. Гермий не сказал ничего. В конце концов, когда после всего, что с ним сделали, он еще дышал, его повесили на кресте. Он сказал тем, кто был рядок: «Передайте моим друзьям, что я не совершил ничего малодушного, ничего, недостойного философии».
Мальчики глухо зароптали. Александр стоял прямо и неподвижно. Когда все смолкли, он сказал:
— Мне жаль. Мне действительно очень жаль.
Он сделал несколько шагов вперед, обнял Аристотеля за плечи и поцеловал его в щеку. Философ смотрел на огонь.
Слуга внес горячее вино. Аристотель пригубил, встряхнул головой и отодвинул кубок. Внезапно он приподнялся и обернулся к ним. В мерцании пламени черты его лица казались глиняным слепком, который скульптор уже готов отлить в бронзе.
— Некоторые из вас станут полководцами. Кто-то будет управлять покоренными землями. Всегда помните: как ничего не стоит тело само по себе, не управляемое умом, ибо его задача — работать, питая жизнь ума, так и варвары пребывают на низшей ступени в устроенном богами мироздании. Этих людей можно улучшить, как породу лошадей, укрощая и используя по назначению, как растения или животные, они могут служить целям более высоким, чем те, к которым предназначила их природа. В этом их ценность. Они — рабы по природе. Ничто не может существовать, не имея предназначения, а их предназначение — быть рабами. Помните об этом.
Он поднялся со стула, чуть повернулся и невидящими глазами уставился на покрасневшую от жара решетку очага.
— Если люди, сделавшие это с вашим другом, будь они персы или греки, когда-либо попадут в мои руки, — сказал Александр, — я отомщу им. Клянусь.
Не оглядываясь, Аристотель вышел на темную лестницу и исчез из виду.
Явился слуга и доложил, что ужин готов.
Громко обсуждая новость, юноши перешли в столовую;
— Значит, — сказал Гефестион, — договор был заключен не без его помощи.
— Он и мой отец постарались вместе. Что он должен теперь чувствовать?
— По крайней мере, он знает, что его друг умер, не предав философию.
— Будем надеяться, он этому верит. В таких случаях человек умирает, не предав свою гордость.
— Полагаю, — заметил Гефестион, — Великий царь убил бы Гермия в любом случае, чтобы завладеть его городами.
— Или не доверяя ему. Зачем его пытали?
— Думали, он что-то знает. — Пламя позолотило волосы Александра и белки глаз. — Если Ментор мне попадется, я распну его.
Все существо Гефестиона внутренне содрогнулось, когда он представил себе, как эти прекрасные живые глаза бесстрастно наблюдают за казнью.
— Лучше иди ужинать. Без тебя не могут начать.
Повар, знавший, как едят молодые люди в холод, приготовил по целой утке на человека. Первые порции уже были нарезаны и поданы. Воздух наполнился теплым ароматом.
Александр взял поставленную перед ним тарелку и соскользнул с обеденного ложа, которое делил с Гефестионом.
— Ешьте, не ждите меня. Я только проведаю Аристотеля. — Гефестиону он сказал: — Он должен поесть на ночь. Он заболеет, если будет лежать у себя, скованный холодом и горем. Скажи им, пусть что-нибудь мне оставят, все равно что.
Когда он вернулся, тарелки ужинающих уже опустели и были тщательно вытерты хлебом.
— Он съел немного. Я так и думал, что он не устоит, почувствовав этот запах. Похоже, он доест и остальное… Мне этого слишком много, наверное, себя обделили. — Внезапно он заметил: — Бедняга, он не в себе. Это было видно, когда он произнес свою речь о природе варваров. Вообразите, назвать великого человека вроде Кира рабом по природе — только потому, что тот родился персом.
Бледное солнце поднималось раньше и набирало силу, с крутых склонов гор, оглушительно грохоча, скатывались снежные лавины и приминали огромные сосны, как траву, горные потоки стремительно побежали вниз, с чудовищным шумом перекатывая валуны. Пастухи, по пояс в тающем снегу, искали первых новорожденных ягнят.
Александр убрал меховой плащ, чтобы не привыкать к нему. Юноши, жавшиеся по ночам друг к другу, стали спать поодиночке, и он тоже, не без некоторого сожаления, отослал Гефестиона. Гефестион тайком поменял подушки, чтобы оставить себе хотя бы запах волос Александра.
Царь Филипп вернулся из Фракии, где сверг Керсоблепта, оставил в крепостях гарнизоны и населил равнину Гебра колонистами из Македонии. Те, кто пожелал остаться в этом диком свирепом краю, были по большей части людьми безвестными или слишком известными с дурной стороны, так что армейские остроумцы поговаривали, что заложенный Филиппом город следовало бы назвать не Филиппополисом, а Подлополисом. Как бы то ни было, город выполнял свое назначение. Удовлетворенный сделанным за зиму, Филипп поехал в Эгию, чтобы отпраздновать Дионисии.