Божественное пламя
Шрифт:
— Конечно же я остался с тобой.
— Скажу тебе еще кое-что. Возможно, думал я, эта девушка на Дионисиях… Но какой-то бог защитил меня.
— Он смог тебя защитить, потому что ты умеешь владеть собой.
— Да. Все это случилось из-за того, что мой отец не умеет сдерживаться, даже ради соблюдения приличий в собственном доме. Он никогда не переменится. Это всем известно. Люди, побежденные им в сражении, вместо того чтобы уважать его, насмехаются за его спиной. Я не смог бы жить, если бы знал, что такое говорят обо мне. Если бы знал, что я не был бы хозяином
— Люди никогда не скажут о тебе такого.
— Знаю одно: я никогда не полюблю человека, которого нужно будет стыдиться. — Он показал на прозрачную коричневатую воду. — Посмотри на этих рыбок. — Они склонились ниже, их головы соприкоснулись. Стайка быстрых рыб промелькнула в толще воды, как множество стрел в полете. Внезапно выпрямившись, Александр сказал: — Великий Кир никогда не был рабом женщины.
— Да. Даже самой прекрасной женщины из всех смертных, рожденных в Азии. Это есть в книге.
Александр получил по письму от каждого из родителей. Никто из них не был особенно обеспокоен его необычным бесстрастием после Дионисий, хотя и тот, и другая почувствовали на себе изучающий взгляд сына, словно он смотрел из окна наглухо запертой комнаты. Но Дионисии изменили многих юношей; скорее стоило бы задуматься, если бы праздник прошел для Александра бесследно.
Отец писал, что афиняне населяют колонистами греческое побережье Фракии, Херсонес, к примеру, но из-за оскудения общественной казны отказались от поддержки переселенцев, которые вынуждены пиратствовать и совершать набеги в глубь страны, как разбойники гомеровских времен. Македонские суда и склады грабились; греки дошли до того, что захватили посла, который вез выкуп за пленных, пытали его и потребовали за его жизнь девять талантов.
Новости Олимпиады, на этот раз оказавшейся в полном согласии с Филиппом, были схожими. Эвбейский купец Анаксин, привозивший для царицы товары с юга, был схвачен в Афинах по приказу Демосфена только из-за того, что дом его хозяина посетил Эсхин. Анаксина пытали до тех пор, пока он не признал себя шпионом Филиппа, и на этом основании предали смерти.
— Хотел бы я знать, — сказал Филот, — как скоро начнется война.
— Война уже началась, — возразил Александр. — Вопрос только в том, где произойдет первая битва. Нечестием будет разорить Афины — это все равно что ограбить храм. Но рано или поздно с афинянами придется сражаться.
— Зачем? — спросил Гарпал, который, став калекой, видел в способных сражаться мужчинах дружественную, но чуждую расу. — Чем громче они лают, тем виднее всем их гнилые зубы.
— Не настолько гнилые, чтобы оставить афинян у себя за спиной перед походом в Азию.
Война за греческие города в Азии больше не была отдаленным видением; необходимая подготовка к ней уже началась. Каждый год полоска покоренных земель придвигалась к Геллеспонту. Укрепленные города пролива, Перинф и Византий, были последним серьезным препятствием. Если они падут, Филиппу останется только обезопасить свой тыл.
Все это было слишком очевидно, и афинские ораторы вновь прочесывали Грецию в поисках возможных союзников из числа тех,
Гефестион, ни разу в своей жизни не делавший покупок за границей, долго хлопотал, чтобы заказать в Афинах копию «Мирмидонян», которую потом подарил Александру. Под цветущим кустом сирени у заводи Нимф они обсуждали природу и свойства любви.
Наступила пора, когда дикие звери в лесах искали себе пару. Аристотель всесторонне изучал особенности их совокупления и рождения потомства. Его ученики, вместо того чтобы охотиться, прятались в кустарнике и делали записи. Гарпал и его друг развлекались, придумывая фантастические процедуры, тщательные научные описания которых казались вполне достоверными. Философ, полагавший, что его жизнь слишком ценна для человечества, чтобы подвергать ее риску, часами ползая по холодной мокрой земле, сердечно благодарил их и аккуратно переписывал эту чушь.
Одним погожим днем Гефестион сказал Александру, что нашел лисью нору; лисица должна вот-вот ощениться. Старое дерево рядом с норой было вырвано с корнем во время бури, и под ним появилась глубокая впадина, откуда можно было вести наблюдения. Ближе к вечеру они отправились в лес, избегая тропинок, по которым ходили их друзья. Ни тот, ни другой этого не заметил или же не придал этому значения.
Мертвые корни поваленного дерева нависали над ямой как крыша, ее дно было покрыто толстым слоем прошлогодних пожухлых листьев. Через какое-то время отяжелевшая лисица выскользнула из лесной тени с маленькой куропаткой в зубах. Гефестион приподнял голову; Александр, лежавший с закрытыми глазами, услышал легкий шорох, но не разомкнул век. Лисица почуяла их дыхание и красной вспышкой пронеслась в свое логово.
Вскоре Аристотель высказал желание препарировать щенную самку-лисицу, но Александр и Гефестион пощадили хранительницу своей тайны. Лисица привыкла к ним и через какое-то время стала без страха выводить своих детенышей, позволяя им есть и играть перед норой. Гефестион любил этих зверушек, потому что они вызывали у Александра улыбку.
После любовных игр Александр надолго замолкал, погружаясь в какие-то свои темные бездны; если Гефестион окликал его, он не раздражался, но был слишком ласков, словно что-то скрывал.
Оба согласились в том, что все случившееся в их судьбах было предопределено еще до рождения. В Гефестионе, не слабея, жило невероятное ощущение чуда; его дни и ночи окутывало мерцающее облако. Только в определенные минуты на него падала резкая тень, но достаточно было указать на возящихся лисят, и запавшие отрешенные глаза оживлялись, светлели, и счастье возвращалось. Берега заводи и ручьев были окаймлены незабудками и ирисами, в залитых солнцем густых зарослях знаменитого шиповника Мьезы, хранимого нимфами, раскрывались, распространяя свой аромат, большие нежные цветки.