Божественный и страшный аромат
Шрифт:
— Но я ведь тоже об этом не знаю! — самокрутка падает у Зигизмунта изо рта.
— Конечно, не знаешь. Об этом знают лишь комиссар Революции и горстка приближенных. Этот человек аннулировал сам себя. Он посвятил этому всю свою жизнь. Они не смогли принять даже диалектический материализм — как мы могли позволить им узнать о нигильмате?
Зигизмунт не отвечает. Песня заканчивается.
— Он хотел использовать его как оружие массового отрицания. Против мировой буржуазии. Это был бы наш ответ ядерному оружию. Ты ведь знаешь, что в Самаре нет урана. Но он так и не нашел это место.
— Нашли! — говорит энтропонавт из СНР. Тросы, державшие
— Жаль. Мне никогда не нравилось это крыло материализма. Будет ужасно, если они окажутся правы. Я люблю этот мир, каждый его атом. Но если мир разлюбит нашу идею, настанет ваш с Родионовым черед. Ведь мое имя тоже боевой позывной, — говорит Игнус Нильсен, — и по крайней мере мы больше не будем дичью. — Из динамика раздается самый горестный в мире стон: трек #2, Grave[8] исчезнувшего композитора-додекафониста графа де Перуз-Митреси.
— Прощай, Зигизмунт.
— Прощай, Игнус, — говорит энтропонавт, закрывая за собой дверь аэростата. Игнус остается один на крыше больницы. «Ennemminkin siella on surullista», успевает произнести призрак, когда лопасти начинают тихо двигаться сквозь его цитоплазму. Но пропеллеры крутятся всё быстрее и быстрее.
Зигизмунт Берг встает перед иллюминатором, положив руки на рычаги управления. Рычаги вырастают из-под пола, из коробки передач, словно пара ветвистых рогов. Мужчина включает транзисторный радар. Он настраивает аппарат на скрытую радиостанцию, и по ее сигналу вычислительная машина размером в полстены рассчитывает курс. Сигнал исходит из бесчисленных точек, созвездия суперпозиции на расстоянии четырех тысяч километров. Голосовая часть передачи накладывается на вибрацию струн из динамика. Девушка с кошачьим голосом повторяет по кругу, бесконечно, сквозь все времена, и для нее — наблюдателя, находящегося в воронке Родионова, — это одно и то же одномоментное и неизмеримо сложное событие, идеальная замкнутая система: «Asimuth-Boreas-Sector-Oreole-Laudanum-Ultra-Tricoleur-Ellips-Nadir-Ellips-Gamut-Asimuth-Tricoleur-Iikon-Oreole-Nadir».
Энтропонавт тянет рычаги на себя и вниз. Глаза у него покраснели. Малый аэростат взлетает с площадки на крыше больницы. Винты закручивают Серость в спирали, и лопасти развеивают Игнуса Нильсена в воздухе.
Двое мужчин машут руками в сине-красной от света мигалок метели. Они медленно удаляются, перрон магнитовокзала исчезает в снежной буре. Тереш открывает глаза уже в небе, он не чувствует ног. Всё кружится, и со всех сторон рокочут винты аэростата скорой помощи. В свете кардиомонитора над ним склонился человек в черном. Это сотрудник отдела внутренних расследований. Ангел смерти.
— Ноги… — кашляет Тереш, — я не чувствую ног…
— Так и бывает, когда открываешь огонь по КоМилу.
— Ты!.. — Тереш пытается сесть, но его запястья пристегнуты ремнями к носилкам. — Как?..
— К сожалению, я не могу ответить на этот вопрос.
— Кончаловский… — Бывший агент падает обратно на носилки. — Я понимаю, Ульрих, но… Кончаловский ведь не существует, как вы… почему… — Он пытается выдернуть правую руку из пут.
— Вы наркоман, Мачеек, вот почему. Такие, как вы, всегда беспечны. Сколько лет вы этим занимались, пока у того человека не отказало сердце? Два года, пять? — Следователь поднимается, но тут ремень расстегивается, и рука с торчащей в ней капельницей хватает его за галстук.
— Ты… — хрипит ему в лицо Мачеек, сжимая галстук
Напарник выхватывает пистолет, но Следователь поднимает руку:
— Стойте!
— Я кое-что нашел! В Ваасе! По одному закрытому расследованию. Дирек Трентмёллер, он убивал детей, двадцать, или даже больше, возможно, и сестер Лунд, пожалуйста…
— Отцепитесь!
Агент-изменник отпускает галстук и падает:
— Мой блокнот, там всё записано, обещай мне! Если бы не это, я бы не сбежал, вы должны проверить…
Ангел смерти стоит рядом и оттирает кровь с галстука. Где-то внизу гойко судорожно ищет блокнот:
— За это можно получить медаль! Повышение — точно… — Следователь отворачивается, и его напарник торопится привязать руку Тереша обратно к носилкам. — Пожалуйста!.. — доносится сквозь шум моторов срывающийся голос.
Следователь смотрит на город, проплывающий под брюхом аэростата; галстук полощется в потоке воздуха от винтов.
— Оставьте это, Мачеек, — сейчас его голос звучит почти человечно. — Дирек Трентмёллер ни при чем, об исчезновении этих детей не сообщалось. И это единственное, что есть хорошего в этой истории.
Впереди вспыхивают сквозь снегопад огни больничной посадочной площадки, а за ней высится зубчатый трон небоскребов «Ноо».
Там мазутный миллиардер наблюдает, как крошечный огонек аэростата скорой помощи исчезает в метели на другой стороне реки Веры. Перед его глазами угасают мысли «Ноо»; котировки падают, Граад отправляется на войну. Завтра начнется всеобщая мобилизация. Осталось недолго. За его спиной выстроились больше трех тысяч свидетельств исчезновений, но это зрелище Сарьян Амбарцумян мог бы назвать жемчужиной своей коллекции.
Под его рукой покоится стеклянная витрина — посылка, прибывшая вечерним магнитопоездом из Ваасы. Она пуста.
_________________________
* Что это за место? Это Ад.
** Это не страшное место…
*** Здесь просто очень печально.
19. Я НЕ ШУТКА
Сорок шесть часов спустя, шестьюдесятью этажами ниже. Пустой вестибюль ночного отеля блестит черным мрамором, напоминая гробницу. Со стойки регистрации доносятся звуки радио: девушка с тревогой слушает о подстерегающих в глубокой Серости мескийских атомных крейсерах и сразу за этим о вездесущем промышленном шпионаже. Они повсюду. Новости с фронта разносятся по холлу, когда в автоматическую дверь входит мужчина в ветровке. Подгоняемый ветром, он вбегает внутрь; на заднем плане видна световая панель с бегущей строкой: «ОТЕЛЬ ИНТЕРГРААД». Девушка его не замечает, охранник тоже зачарован страхом, и гость проходит мимо них, к частному лифту резидента. Двери закрываются за его спиной. Оставшись один в золотистом свете лифта, он перевешивает рюкзак на грудь, как его научили в шестом классе.
«Вот так, Хан — так носят крутые парни».
Хан роется в боковом кармане рюкзака. Слышится металлический звон, и на свет появляется связка ключей. На кольце висят плоский ключ от входной двери деревянного дома в Салеме, круглый с двойной бородкой от коридора и огромный алюминиевый ключ, которым он запирал свой подвал; теперь все они бесполезный металлолом — кроме одного: золотого ключа, тонкое жало которого выглядит фантастически высокотехнологичным, как если бы при одновременном повороте таких ключей срабатывал протокол самоуничтожения, защита периметра типа «Мертвая рука», гарантирующая ответный удар даже после гибели командования при превентивной ядерной атаке.