Божьи куклы
Шрифт:
Ну, я, не будь дурак, решил их развести. Дай, думаю, попробую, попытка не пытка.
Прихожу я, значит, в бухгалтерию, где моя Марья Леонидовна с налоговиками сидит, штрафы считает, а она мне докладывает: так, мол, и так, уважаемый Петр Иванович, вот штрафы. Конечно, у нас с ней давно договоренность была о том, что если что пойдет не так, то мы тут сценку-то и разыграем душераздирающую, что я ее вроде увольнять хочу и что-то в этом роде, чтобы на жалость несколько надавить. Русский человек, он, знаете ли, на жалость податлив, будь он хоть налоговик, хоть кто. Это только на киллеров и президентов не действует, а на остальных вполне можно применять,
Так вот. Я тут же свирепею – да причем натурально, о деньгах же дело идет, накрутить себя мне несложно в такой ситуации – и начинаю устраивать разнос.
– Ах, Марья Леонидовна, – говорю я тихо и эдак вкрадчиво, – вы, голубушка, куда смотрели, а? Вы здесь, милочка, для чего сидите? Я вам, лапушка, зачем зарплату плачу?
А жещины-то налоговички – дамы в возрасте. Одна такая интеллигентная, с пучочком на голове, в очках квадратненьких с черной каемочкой, синей юбочке ниже колен, плотных колготах, чтобы вен видно не было, наверное, да и туфли без каблучков, как раньше говорили, лодочки. Что вы думаете, я даже такие вещи подмечаю! Так у той сразу в глазах жалость заплескалась. Всполошилась она от моего тона, от затаенной угрозы, начала рукой рукав свой теребить, ниточку из него тянуть. Готова, думаю. Другая покрепче оказалась. Сначала усмешечка презрительная на губах искривилась типа «заливай нам, дружок, как же, как же…» Даже ногу на ногу закинула и руки скрестила. Мимика и жесты – это же все о многом говорит, даже наука целая есть – физиогномика, да не она одна. Я специально изучал, знаю. Так вот вторая дама, хотя и в возрасте, но явно не промах. Причесочка волосок к волоску, серьги золотые с бриллиантами, маникюр, одежда со вкусом подобрана, сумка и обувь не из дешевых – такую провести посложнее.
Но я так разошелся, что мне уже море по колено. А главбух-то моя уже слегка отметить успела день рождения-то, так что про наш уговор по поводу сценок для налоговой как-то и позабыла. У нее уж в глазах слезы набухают, щеки кармином окрасились, побагровели и трясутся, как желе.
– Ах, Марья Леонидовна, не ожидал я от вас, не ожидал. Вы что же, хотите фирму подвести? Не получится, дорогая, я все эти штрафы на вас повешу, голубушка. Придется вам на диету сесть и поясок потуже затянуть, потом еще и благодарить будете, да. Оно вам полезно.
– Петр Иванович! – взмолилась Марья Леонидовна. – За что же?
– Как за что, голубушка? Вот за это все! За штрафы эти. Посудите сами, не из своего же кармана я их платить буду! Вы тут сидите да еще выпиваете, а у нас нарушения. Это же безобразие. Я человек мирный, но с меня тоже спросят. Учредители. Что я им скажу? Что Марья Леонидовна у нас человек некомпетентный, да еще явно нетрезва была, да?
– Я… у меня… а это…
– Да что «я»? – повышая голос до громового, с грозными перекатами обертонов закричал я, теряя вкрадчивую мягкость и интеллигентность и переходя на более простой язык. – Ответишь ты, вот что. Уволю без выходного пособия. Фирму мне тут позоришь. Мало того, что я тебя тут терплю, когда от твоего веса стулья ломаются, так еще и штрафы я платить должен? Какое мне дело до твоих проблем? Это твои проблемы! Будь добра на работе быть собранной и профессиональной и не пить! День рождения у нее!
– Пощадите, Петр Иванович! – грузно бухнулась на колени Марья Леонидовна. – Дома муж-пьяница, вы же знаете. Дочь школу
– Во-о-о-о-о-н! Чтоб духу твоего завтра тут не было! На жалость давить! Не выйдет! Пиши заявление об уходе.
Марья Леонидовна бухнулась в обморок, да так натурально, что по комнате гул прошел. Мне даже показалось, что головой она стукнулась довольно сильно. Молодая стажерка из бухгалтерии (она не в курсе была наших договоренностей) обеспокоенно закричала: «Ой, надо врача вызвать, у нее инфаркт!» – и убежала звонить в «Скорую».
– Ну что же вы так сурово, Петр Иванович? – молвила женщина с пучком. – Нельзя так к людям, надо почеловечнее, подобрее.
– Как же тут почеловечнее? Вы сами очень человечно все делаете. Вот и гордитесь. Это отчасти и из-за вас тоже.
– Ну, мы можем как-то немного пересмотреть штрафы. Правда, Валя? Пойти вам на некоторые уступки задним числом. Вы уж не увольняйте своего главного бухгалтера, – сказала первая женщина, обеспокоенно похлопывая Марью Леонидовну по щекам.
Вторая, Валя, с ненавистью глядя на меня, поднесла моей бухгалтерше стакан с водой, смочила ей виски и заставила глотнуть воды.
– Все вы такие! – сквозь зубы процедила она. – Лишь бы выкрутиться. Повесил все на нее. Испортил человеку день рождения. Уменьшим мы штрафы. Давайте бумаги.
– Так вот, милочка, – обратился Петр Иванович ко мне, – учитесь жить на моем примере, пригодится. Может, еще карьеру хорошую сделаете. Я по вам вижу, что мои слова в душу запали, значит, и семя в добрую почву посеяно, взрастет оно в колос, не плевелы же это, да.
– Петр Иванович, а главбух-то играла или по-настоящему испугалась?
– Конечно, по-настоящему, я же тебе сказал, что она забыла про игру, выпила лишнего и забыла. Ей потом даже врачи микроинсульт поставили. Но тут уж она сама виновата, я же предупреждал, что ругать буду! Выдержанность, расчет и осторожность – вот главное в жизни, голубушка. А вы по профессии кто будете?
– Э-э-э, журналист я.
Петр Иванович обиженно сморщился, как ребенок, сильно сопнул носом, укоризненно на меня посмотрел и проговорил:
– Ах, как нехорошо, лапочка! С вашей стороны это было так некультурно. Что обо мне люди подумают? Такая милая с виду девушка – и журналист.
Он недоуменно поворочал плечами, немного помялся, думая, стоит ли просить ничего не публиковать из рассказа, но промолчал. Пересаживаться куда-то в другое кресло было ниже его достоинства, тем более что надо было просить об этом стюардессу, поэтому он просто закрыл глаза и пробормотал:
– Ну совершенно нет прохода от этих папарацци!
Доню
Вера Степановна Львова была дамой мощного телосложения, если не сказать больше, и к тому же служила пожарником или пожарной. Она сама всегда затруднялась с терминологией, поскольку женщин-пожарных до сих пор, кроме как в зеркале, не видела. Да и немудрено. Тем не менее служила она справно и, совершенно естественно, была из тех русских женщин, которые и коня на скаку остановят, и в горящую избу войдут. Входила она и в избы, и в дома, и в квартиры, и в общежития, а также на заводы и фабрики с длинным пожарным рукавом, в каске и противогазе – во всем обмундировании и тушила огонь – все как положено. Огня она не боялась, остерегалась разумно – это да, молокососов зеленых учила уму-разуму.