Божьи воины. Трилогия
Шрифт:
Небо затянуло черными тучами, повеял холодный ветер, временами моросил дождь, колкий как иголки. Погода явно влияла на распеваемые поляками песни.
Falszywy mi 'swiat powiedal Bych ja deugo zyw byci mial, Wczora mi tego nie powiedal, Bych ja dlugo zyw byci mial…Целью Пухалы была деревня Берздорф, Грангия
Ехали напрямую, через овраги, по дну которых текли ручьи, притоки Олавы, несущие темную от торфа воду через каменные перевалы и завалы из старых стволов. У одного из таких ручьев Рейневан увидел Прачку [758] .
Ее не заметил никто, кроме него и Самсона. Она же, хоть отряд переходил поток всего-то в двухстах шагах от нее, вообще не подняла головы. Она была очень тонкая, худобу тела дополнительно подчеркивало облегающее платье. Лица Рейневан не видел – оно было скрыто очень длинными, прямыми, темными, ласкаемыми медленным течением волосами, падающими до самой воды, над которой она стояла на коленях.
758
Легенда гласит, что человека, увидевшего стирающую в ручье белье Прачку, ждут неприятности.
В восково-белых, погруженных по локти руках она держала рубашку или гезло, ритмично растирая ее и отжимая кошмарно медленными движениями. Из гезла, словно дым, выделялись пульсирующие облачка крови. Кровь текла по воде, окрашивая ее в темно-красный цвет, розовой пеной омывала ноги коней.
Повеял ветер, резкий, злой ветер, начал шевелить уже зеленые ветки, сорвал со склона яра облако засохших прошлогодних сорняков. Рейневан и Самсон зажмурились. Когда открыли глаза, видение исчезло.
Но по воде все еще текла кровь.
Они некоторое время молчали.
– Едем, – наконец откашлялся Самсон. – Или возвращаемся?
Рейневан не ответил, кольнул коня шпорой, следуя за Пухалой и поляками, уже скрывающимися среди зеленеющих ольх.
В следующем яру они наткнулись на засаду.
С противоположного склона из зарослей грохнули выстрелы, звякнули тетивы, на поляков посыпался град пуль и болтов. Вскрикнули люди, завизжали кони, некоторые встали на дыбы и упали вниз, на дно яра. В том числе и конь Самсона.
– Прячься! – рявкнул Пухала. – С коней – и прячься!
Заросли снова запели тетивами, снова зашипели болты. Рейневан почувствовал удар в бок, такой сильный, что свалился на землю, неудачно, на устланный мокрыми листьями склон. Листья были скользкие, как мыло, он съехал по ним на дно и только там, пытаясь встать, увидел торчащее под ключицей оперение болта. Господи, только бы не артерия, успел он подумать, прежде чем потерял способность двигаться.
Он видел, как Самсон выбирается из-под убитого
Рейневан крикнул, крик заглушил очередной залп пищалей. Яр полностью затянуло дымом. Свистели болты. Выли раненые.
Хоть руки и ноги у него были словно соломенные, а любое движение вызывало приступы боли, Рейневан подполз к Самсону. Вокруг головы гиганта уже успела разлиться большая лужа крови, однако Рейневан видел, что пуля только задела кожу. Череп, подумал он, череп может быть поврежден. Черт побери, даже наверняка поврежден. Его глаза…
Глаза Самсона, затянутые мглой, неожиданно заплясали в глазницах. Рейневан с ужасом увидел, как голова великана затряслась, губы искривились, из них потекла слюна. Из горла, казалось, вот-вот вырвется крик.
– Темно, – невнятно забормотал он не своим голосом. – Темно. Мрачно… Иисусе… Где я? Здесь ночь… Я хочу до… Домой! Где я…
Струхнувший Рейневан прижал к его кровоточащему виску руку, прошептал, вернее, прохрипел выученную формулировку чары Алкмоны. Чувствовал, как его охватывает холод, идущий от плеча, от воткнувшегося под ключицей болта. Самсон дернулся, махнул рукой, словно что-то отгонял. Вдруг взглянул осознаннее. Разумнее.
– Рейневан… – выдохнул он. – Что-то… Со мной что-то происходит. Пока я могу… Скажу тебе… Я должен тебе сказать…
– Лежи спокойно… – Рейневан кусал от боли губы. – Лежи…
Глаза Самсона в одну секунду затянула мгла и тревога. Гигант завизжал, зарыдал, свернулся в позу зародыша.
Происходит замена. В кружащейся голове Рейневана вихрем проносились воспоминания и ассоциации. Кто-то уходит от нас, кто-то к нам приходит. Монастырский дурачок возвращается из тьмы, в которую попал, возвращается в свою прежнюю оболочку. Привыкшее бродить во тьме negotium [759] уходит во тьму. Возвращается к себе. Странник, Viator возвращается к себе. То, что не удалось сделать чародеям, на моих глазах совершает Смерть.
759
создание (лат.).
Боль снова заставила его напрячься, спазма стиснула легкие и гортань, полностью отняла власть в ногах. Дрожащей рукой он ощупал спину. Да, как он и ожидал, из лопатки торчал наконечник. И там было очень больно.
– Эй вы, сукины дети! – рявкнул кто-то из зарослей за яром. – Кацеры! Бездомные псины!
– Сами вы сукины дети! – ответил криком с другой стороны яра Добко Пухала. – Паписты гребаные!
– Хотите биться? Тогда идите, курва ваша мать, на нашу сторону!
– Идите вы, мать ваша курва, на нашу!
– Надаем вам по жопам!
– Это мы надаем вам по жопам!
Казалось, малоизысканный и до боли тривиальный обмен словами будет тянуться до бесконечности. Но не тянулся.
– Пухала? – недоверчиво спросил голос из зарослей. – Добеслав Пухала? Венявец?
– А кто ж, курва, спрашивает?
– Отто Ностиц.
– А, курва! Грюнвальд?
– Грюнвальд! Тысяча четыреста девятый. День Призвания Апостолов!
Какое-то время стояла тишина. Однако ветер доносил запах тлеющих фитилей.