Божьи воины. Трилогия

Сапковский Анджей

– Ты мне тут крутишь, – процедил он. – А я кое-что в чарах тоже смыслю. Духа вызвать совсем нетрудно, когда имеется кусочек покойника. Вот – это кусочек Будриса Важгайтиса. Должны были сжечь его на костре, старого язычника, с полным жертвенно-погребальным церемониалом. Он лежал на помосте в парадном одеянии, убранный в пихтовые ветки, полевые цветы и листья. Я прокрался ночью, стянул с деда лапоть и отрезал большой палец на ноге.

– Поглумился над останками?

Корыбут фыркнул.

– Не над такими вещами глумились в нашей семье.

В полночь поднялся ветер, свистя и завывая в щелях стен. В отдаленном крыле замка, в старой оружейной комнате, сквозняк наклонял пламя свечек из черного воска, закручивал в спирали дым ладана, который тлел на треноге. Пахло воском и каждением из алоэ. Рейневан приступал к работе, вооруженный прутиком из орешника,

амулетом Питоном и одолженным у аптекаря потрепанным экземпляром «Энхиридиона». Внутри круга, нарисованного мелом на крышке стола, стояло зеркало и лежал мумифицированный большой палец ноги, который когда-то был собственностью и неотделимой частью умершего Будриса Важгайтиса. Таким образом, контакт с духом покойного делался возможным – благодаря комбинации дивинации, некромантии и катоптромантии.

– Колпризиана, – проговорил Рейневан, производя амулетом знаки над нарисованным мелом кругом. – Оффина, Альта, Нестера, Фуаро, Менуэт.

Спрятавшийся в тень Корыбут беспокойно задвигался. Лежащий внутри круга палец даже не дрогнул.

– Conjuro te, Spiritum humanum. Заклинаю тебя, дух Ангуса Дейрг Фейдлеха, он же Будрис Важгайтис. Приди!

Conjuro et adjuro te, Spiritum, requiro atque obtestor visibiliter praesentem. Приказываю именем Эзела, Салатьела и Егрогамела. Тэо Мегале патыр, ймас хет хельдиа, хебеат хелеотезиге! Conjuro et adjuro te!

Именем Емегаса, Менгаса, и Хацафагана, именем Хайлоса! Приди, дух! Приди с востока, с юга, с запада либо с севера! Заклинаю тебя и приказываю! Приди! Ego te conjuro!

Поверхность помещенного в меловой круг зеркала помутнела, как будто кто-то невидимый дыхнул на нее. В зеркале что-то появилось, что-то наподобие тумана, мутного испарения. На глазах удивленного до чрезвычайности Рейневана, который в успех предприятия не очень верил, испарение приобрело вид фигуры. Послышалось что-то похожее на вздох. Глубокий, свистящий вздох. Рейневан склонился над «Энхиридионом» и вслух прочитал формулу заклятия, передвигая по рядкам амулетом. Облако в зеркале уплотнилось. И заметно увеличилось в размерах. Рейневан поднял руки.

– Benedictus qui venis [912] .

– Quare, – дыхнуло облако тихим, с присвистом выдохом, – inquietasti me? [913]

– Erit nobis visio omnium sicut verba libri signati [914] . Великим именем Тетраграматон приказываю тебе, дух, снять печати с книги тайн и сделать понятными для нас ее слова.

– Поцелуй меня, – прошептал дух, – в мою астральную жопу.

912

«Благословен грядущий». Данте, «Божественная комедия», Чистилище, песнь ХХХ. – Примеч. автора.

913

1 Сам., 28:15. Дух Самуила спрашивает Саула: «Почему беспокоишь и вызываешь меня?» – Примеч. автора.

914

И всякое пророчество для вас то же, что слова в запечатанной книге (Ис., 29:11). – Примеч. автора.

– Приказываю тебе, – Рейневан поднял амулет и прутик, – чтобы ты говорил. Приказываю, чтобы ты сдержал слово. Чтобы закончил гороскоп, предсказал судьбы потомков Мендога и Гедимина, в частности…

– То, что тут лежит, – дух из зеркала не дал ему закончить, – это не палец от моей ноги, случайно?

– Он.

Дым ладана начал пульсировать, поднялся в виде спирали.

– Своего отца пятый сын, – быстро промолвил призрак, – крещенный по-немецки и по-гречески, но в душе язычник, мечтает о царстве, но вовсе не небесном. Звезда Сириус восходит вопреки этим намерениям, а обещанная корона пропадет, похитит ее огнедышащий дракон, на хребте покропленный кровью в виде креста. O quam misericors est dues justus et pius! [915] Дракон смерть пророчит, а день погибели известен. Понтификату Колонны anno penultio [916] ,

день Венеры, в этот же день diluculum [917] .

915

О, как милосерден Бог, справедлив и добр! (лат.).

916

предпоследнего года (лат.).

917

день Венеры – среда, diluculum (лат.) – рассвет.

Когда от этой гибели пройдет сто дней и девятнадцать, Колонна упадет, уступая место Волку. Понтификату Волка anno quarto будет Знак: когда солнце войдет в последний дом, ветры невиданной силы повеют и бури неистовствовать будут на протяжении десяти дней непрерывно. А когда от этих событий сто и десять дней пройдет, уйдет со света отца своего седьмой сын, король и властелин, Римом крещенный, но в душе язычник. Прельщенный соловья сладким пением испустит он дух в маленьком замке, в gallicinium dies Martis [918] , прежде, чем взойдет солнце, которое в это время будет in signo Geminorum [919] .

918

ранним мартовским утром, с первыми петухами (лат.).

919

в знаке Близнецов (лат.).

– А я? – не удержался в углу Корыбут. – Со мной что? Мой гороскоп! Мой обещанный гороскоп!

– От дерева и железа погибнешь, ты, отца своего второй сын, – ответил злым голосом призрак. – Исполнится судьба твоя в dies Jovis, за четырнадцать дней перед Equinoctium autumnale [920] . Когда над святою рекою с волком смеряешься. Вот твой гороскоп. Я напророчил бы тебе, может, чего и получше, но ты мне отрезал палец на ноге. Так что имеешь то, что имеешь.

920

день Юпитера, четверг, Equinoctium autumnale – осеннее равноденствие (лат.).

– Ну и что это должно значить? – сорвался князь. – Сейчас же говори мне ясно. Что ты себе думаешь? Ты покойник! Труп! Не будешь мне тут…

– Княже, – прервал его Рейневан, закрывая гримуар. – Духа здесь уже нет. Ушел. Завеялся куда захотел.

Лежащая на столе карта была сильно исчеркана. Нарисованные на ней линии и черточки соединяли Чехию с Лужицами – с Житавой, с Будзишином, Згожельцем. Одна вела на Опаву и Силезию, к Ратибору и Козле. Вторая вела в долину Лабы, в Саксонию, еще одна, самая толстая, – прямехонько на Вроцлав. Больше Рейневану увидеть не удалось, Прокоп Голый закрыл карту листом бумаги. Поднял голову. Они долго смотрели друг другу в глаза.

– Мне донесли, – сказал наконец Прокоп, – что ты связался с Сигизмундом Корыбутом. Что вы вместе проводите много времени, развлекаясь магией и астрологией. Мне хотелось бы верить, что не развлекаетесь ничем другим.

– Не понимаю.

– Ты всё прекрасно понимаешь. Но раз уж хочешь прямо, пожалуйста. Корыбут – предатель. Он имел отношения с папой, отношения с Яном Прибрамом, с Рожмберком, с Генрихом фон Плауэном, с католиками из Пльзно. Он утверждал, что стремится к установлению мира, потому что сокрушался над происходящим пролитием христианской крови. А я утверждаю, что всё это сказки, он не был настолько глуп, чтобы не понимать, что на самом деле интересовало папу и католиков. Мир? Компромиссы? Договоры? Вздор! Они хотели нас разделить, сделать так, чтобы мы начали враждовать между собой и уничтожать друг друга, а они уничтожили бы оставшихся. Корыбут наверняка знал об этом, поэтому он виновен в измене, за измену отправился в тюрму, ему еще повезло, что его не казнили. И сидел бы он в Вальдштайне до Судного дня, если б не заступничество Ягеллы и щедрый выкуп, который Ягелло заплатил.