Божий Дом
Шрифт:
— В морге?!
— Резидент-патолог из Израиля. Динамит. Веселье в смерти, как и я. Ромео и Джульета, старик, бывай.
Я сидел в приемнике, думая о том, как Легго и Рыба облагодетельствовали нас самыми тяжелыми неизлечимыми молодыми, такими, как Джимми, как доктор Сандерс, там на последней рыбалке последней осени.
— Это трудно, видеть смерть и умирающих.
Я поднял глаза. Это был один из полицейских, толстый, Гилхейни.
— Закаляет характер, — сказал второй, Квик, — он не растет на деревьях.
—
— Откуда коп-ирландец знает о Фрейде? — поразился я.
— Откуда?! Да отсюда, старик, все отсюда, проводя последние двадцать лет здесь, пять ночей в неделю, в триалогах и дискуссиях со славными молодыми чрезмерно образованными парнями, как ты. Лучше вечернего факультета, да еще тебе платят за посещение!
— И не только это, — добавил Квик. — Но и все точки зрения! За двадцать лет много узнаешь. Нынче, хирург по имени Гат приносит новости с Юга, [97] а в Коэне мы напали на золотую жилу психоанализа!
97
Гат из Алабамы.
— Кто такой Коэн?
— Образованный, наблюдательный и несдерживаемый стереотипами резидент из психиатрии, — сказал Квик. — Ходячая энциклопедия.
— Ты должен с ним познакомиться, — добавил Гилхейни, изогнув брови так, что его толстое лицо превратилось в сплошную щербатую улыбку, и продолжил: — Мы всегда с нетерпением ждем встреч со стипендиантами Родса, такими как ты, человеком высоких качеств духа и тела, с опытом, принесенных из разных углов круглого глобуса, Англии, Франции и Изумрудного Острова, где я сам побывал лишь дважды.
— Ходячая энциклопедия, — подвел итог Квик.
В отделении я едва закончил анамнез и назначения для Джимми, поставив вены и катетеры и, начал лечение неизлечимых болезней, как сердце миссис Ризеншейн остановилось, и я в ужасе услышал себя, цедящего сквозь зубы: «Я хочу, чтобы она наконец умерла, и я мог пойти спать!» Я был потрясен тем, что я желал смерти человеческого существа ради возможности поспать. Животное! Глотай Мою Пыль прибежал из БИТа, чтобы забрать миссис Ризеншейн, и я спросил, как там дела.
— Рад, что ты поинтересовался. Просто прекрасно. Давай, Боб, — он кивнул своему студенту, — откати ее в блок, хорошо, приятель? Продолжай качать кислородный мешок и держи вены открытыми, a я быстренько сбегаю на восьмой этаж и выпрыгну из окна!
Он отправился восвояси, а Молли, чистая сексуальная и красивая, закончившая смену, ушла, и я в тоске смотрел ей вслед. Я должен был уйти с ней! Рант позвонил вновь:
— Как там Лазарус?
— Стабилен. Как ты?
— У Энджел. Я боюсь!
—
— Тебе нечего бояться! У Ризеншейн произошла остановка и теперь она в БИТе.
— О нет! Я немедленно еду назад!
— Я тебя убью. Передай трубку Энджел!
— Привет, Рой, — сказал пьяный здоровый голос. — Я, — жест, — пьяна.
— Отлично. Слушай, Энджел, я волнуюсь о Ранте. У него не черта не выйдет, если он не наберется уверенности. Он отличный парень, но ему нужна уверенность в себе. Мы с Чаком боимся, что он может покончить с собой. Это настолько серьезно.
— Покончит с собой, — жест, — вау! Чем я могу помочь?!
Я четко объяснил Энджел, что именно она должна сделать для предотвращения самоубийства Ранта.
— Самоубийство, — жест, — он что, своооободен?
— Пока нет. Он все еще птичка в клетке. Открой эту клетку, Энджел, выпусти его, дай ему взлететь!
— Лететь, лететь, — жест, — лететь. Пока.
Разгоряченный, потный, с солью от высохшего пота на веках, с гриппом, заявляющим о себе слабостью, фотофобией, болями в мышцах, тошнотой и диареей, матерящийся, остающийся в Доме в то время, как Молли и Бэрри были снаружи. Где? И с кем? И пока Ранта «спасали» от самоубийства, я пытался закончить анамнез молодого и скоро уже мертвого Джимми.
Появился Говард, жирный, ухмыляющийся, посасывающий трубку.
— Что ты здесь, черт подери, делаешь?
— Так, я думал, что я проверю, как там Джимми. Отличный случай. Кажется, он готов, а? Я еще хотел узнать про эту медсестру, Энджел. Хорошая девочка, я думал позвать ее на свидание.
Я смотрел, как он сосет свою трубку, и ненавидел его, так как он был счастлив, и даже в Доме его жизнь была, как затяжка трубки. Я сказал:
— О, так ты не слышал про Ранта и Энджел?
— Нет. Ты же не хочешь сказать?
— Именно! В эту самую минуту. И еще, Говард, послушай внимательно. Ты бы знал, что она вытворяет своим ртом!
— Чем… Своим чем?
— Ртом, — сказал я, зная, что к утру Говард раструбит про рот Энджел по всему Дому.
— Смотри, она делает вот так губами и берет его…
— Что ж, я не хочу об этом слышать, и я рад, что ты предупредил меня до того, как я пригласил ее на свидание. Но вот ответь, почему систолическое давление Джимми было лишь сорок?
— Сколько?! — заорал я, бросаясь в палату Джимми, где увидел, что давление действительно сорок и, что Джимми собирается сию же секунду помереть! Я запаниковал. Я не знал с чего начать, как его спасти. Я посмотрел на Говарда, привалившегося к двери, зажигающего трубку, улыбающегося, и попросил: — Говард, помоги мне с ним?
— Да?! И что я могу сделать?
Я не знал, что бы он мог сделать или что я мог бы сделать, но я вспомнил о Толстяке и попросил:
— Позвони Толстяку, быстрее.