Божий Дом
Шрифт:
— Нет.
— И никто не знает. Сомневаюсь, что на Американском континенте. Легго обнимает тебя и шепчет на ушко слова, вроде «Акрон», или «Юта», или «Куалалумпур», и именно туда ты и отправляешься. Я не хочу получать свою специальность в ГУЛАГе, понимаешь?
— Твою?! А как насчет моей? — заявил Эдди. — Онкология.
— Что?! Ты?! Рак?!
— А то! Что может быть лучше гомера с раком.
Рыба объявил профессорский обход, пациентом на котором был Мо, здоровяк, водитель грузовика, которому пришлось ждать завоза топлива на морозе во время бензинового кризиса. У него было редкое заболевание крови — криоглобулинемия, когда на холоде кровь свертывается и закупоривает мелкие сосуды, и большой
— Какой великолепный случай! — воскликнул Легго. — Позвольте задать вам пару вопросов.
На первый вопрос, очень сложный, отвечал Хупер. Он сказал: «Я не знаю», и Легго ответил на вопрос сам и прочитал небольшую лекцию по этой теме. Следующий вопрос, несложный, достался Эдди, который ответил: «Я не знаю.» Легго посмотрел на него с сомнением и прочитал небольшую лекцию, из которой ни Эдди, ни остальные не узнали ничего нового. Рыба и Толстяк смотрели с неодобрением на наше поведение. Напряжение нарастало, Легго повернулся ко мне и задал вопрос, на который даже полный кретин, читающий «Тайм», смог бы ответить. Я задумался, нахмурился и сказал:
— Я… Сэр, я просто не знаю.
Легго переспросил:
— Не знаешь?
— Нет, сэр, не знаю и горжусь этим.
Удивленный и обеспокоенный Легго сказал:
— В мое время Божий Дом был заведением, где интерн постеснялся бы сказать во время профессорского обхода, что он чего-то не знает. Что с вами происходит?
— Понимаете, сэр, Рыба сказал, что он хочет, чтобы Дом был таким заведением, где мы бы гордились, говоря «Я не знаю» и поверьте, шеф, мы гордимся!
— Вы что?! Рыба сказал? Он… неважно. Пойдемте, осмотрим Мо.
Шеф чуть не трясся от предвкушения осмотра пальца Мо, но у постели Мо он неожиданно переориентировался на его печень, ощупывая задумчиво ее область. Наконец, он принялся за палец, но никто до конца не понял, что же случилось. Палец был ледяным и белым, а Легго медитировал над ним так, будто тот мог рассказать ему обо всех больших и мертвых пальцах прошлого, осматривал его, ощупывал, двигал его, а потом, согнув его вниз, сделал что-то своим ртом. Нас было восемь, видевших это и восемь различных мнений о том, что сделал Легго, было высказано позднее. Кто-то говорил смотрел, кто-то пососал, кто-то облизал. Мы смотрели завороженно, как Легго выпрямил палец и с отсутствующим видом, играясь с ним, как будто нашел нового друга, спросил у Мо, как тот себя чувствует, а Мо ответил:
— Неплохо, приятель, но раз ты этим уже занялся, не хочешь переместиться повыше?
— Десять Заповедей и Цыпленок? — спросил я у Толстяка вечером, пока мы коротали время в ожидании новых поступлений за ужином в десять.
— Ага. Чарльтон Хестон, [168] евреи, побитые камнями, и цыпленок в колее. [169] И Тедди.
— Кто такой Тедди?
Тедди оказался одним из толпы пациентов, обожавших Толстяка. Выжившего в лагере смертников, Тедди привезли в приемник с язвенным кровотечением в ночь, когда Толстяк был на дежурстве. Толстяк СПИХНУЛ его хирургам и потерявший половину желудка Тедди считал его своим спасителем.
168
Актер героического жанра. Снимался в Десяти Заповедях (играя Моисея), Бен-Гуре, и пр.
169
Евреи с камнями — отсылка к Бен-Гуру. Про цыпленка в колее — не очень понятно, но, возможно, издевка над гонками колесниц в одном из фильмов Хестона, где колея была впереди мчащейся
— Тедди владеет закусочной и одинок, так что он приходит по ночам, когда я дежурю с пакетом жратвы. Я даю ему халат и стетоскоп и он воображает себя врачом. Отличный парень, этот Тедди.
И вот, когда мы с Толстяком и Умберто, мексикано-американским студентом ЛМИ устроились в телевизионной комнате и смотрели, как лев кинокопании МГМ взрыкивает на экране, вошел худой нервный человек в потрепанном черном плаще, с радиолой, выдающей меланхоличного Шумана в одной руке, и сочащимся жиром пакетом с едой в другой. Пока Моисей вырастал от ребенка в колыбельке, окруженного итальянской массовкой, в стодевяностосантиметрового невероятно красивого египетского точь-в-точь Чарльтона Хестона, мы с Толстяком, Умберто и Тедди вели отделение с помощью Телефонной Системы Белла. Как раз в тот момент, когда Господь, изображая доктора, протянул Моисею скрижали и сказал: «Прими эти две таблетки и позвони мне завтра с утра», Харри-лошадь пожаловался на боль в груди. Я отправил Умберто сделать ЭКГ и по его возвращении, Толстяк, не глядя, сказал: — Эктопическая активность, заместившая нормальный синусный ритм, вызывающая боль в груди.
Он был прав.
— Естественно, я прав. Частник Гарри, Малыш Отто выработал метод вечного содержания Гарри в больнице: как только Гарри готов к СПИХУ, Отто говорит тому, что его выписывают, и Гарри переводит свое сердце в этот безумный ритм с болью в груди, после чего Отто говорит ему, что он остается. Гарри — единственный человек в истории с сознательным контролем предсердно-желудочкого водителя ритма.
— Предсердно-желудочковый водитель ритма не может находиться под сознательным контролем, — возразил я.
— У Гарри-Лошади это реальность.
— И как же мы от этого избавимся?
— Сказав ему, что он может остаться.
— Но тогда он останется навечно.
— И?! И что? Он поселенец, наш брат. Приятный парень.
— Да, тебе не надо о нем заботиться, а мне надо, — сказал я, раздражаясь.
— Он не будет для тебя обузой. Оставь его. Ему здесь нравится. А кому нет?
— Мне нравится, — добавил Тедди. — Лучшие шесть недель моей жизни.
«Десять Заповедей» закончились, а нам позвонили из приемника с новым поступлением. Толстяк собрал нас и сказал:
— Люди, молитесь, чтобы это был наш билет на сон.
— Вам здесь нужны билеты на сон? — удивился Тедди.
— Нам нужно новое поступление в районе одиннадцати, не очень сложное, чтобы, закончив, отправиться спать. Тогда следующее доберется до нас только в четыре утра. Молитесь, мужчины, молитесь Моисею, Израилю, Иисусу Христу и всей мексиканской нации!
Нас услышали. Бернард был молод, восемьдесят три, не гомер, способный разговаривать. Его перевели из ЛБЧ, конкурента Дома. ЛБЧ была основана в колониальные времена ВАСПами, но проникновение в нее неВАСПов началось лишь в середине двадцатого века хирургами с востока, и лишь затем гениальными терапевтами — евреями. И, все-таки, ЛБЧ всегда была Братьями Брукс, а Дом — Шовным Рядом. [170] У евреев в ЛБЧ было высказывание: «Одевайся по-английски, думай на идиш». Это было очень необычным — СПИХ пациента из ЛБЧ в Дом, и Толстяк полюбопытствовал:
170
Брукс Бразерс — один из старейших и престижнейших магазинов одежды. Шовный Ряд — основанный преимущественно русскими евреями район Нью-Йорка, специализирующийся на пошиве одежды для среднего класса и бедняков.