БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
При награждении участников съемок он не присутствовал в числе лауреатов, хотя должен бы был: дело в том, что чиновники из американского посольства в Москве затянули рассмотрение прошения о выдаче ему визы в Штаты. А церемонию награждения, естественно, по этой причине откладывать не стали. Так-то…
Показал мне Виктор и множество фотографий, в которых Мартин запечатлен с виднейшими актерами и режиссерами американского, французского и, естественно, российского кино — пока там он снимается чаще.
Беседа наша длилась по меньшей мере пару часов и, наверное, было бы о чем говорить и дольше —
Я уж собрался было расшифровывать аудиозапись нашего разговора, на что ушел бы не один день, но выручил меня наш общий приятель, и, в недалеком прошлом сотрудник «Панорамы», Саша Гуревич: не так давно и он разговаривал с Виктором в связи с его успехами в американском кино.
Виктор рассказывал, а Гуревич расспрашивал и записывал — о том, как Виктор горел в танке, перепрыгивал на «Жигулях» через идущий на полной скорости поезд, выбрасывался с вертолета с высоты десятиэтажного дома, выпрыгивал из взрывающегося автомобиля, на полной скорости летящего в реку через перила моста, катился по крутой лестнице, успевая стрелять…
«У Виктора были все шансы погибнуть — потому что, в отличие от нормальных людей, он всю жизнь сам создавал для себя ситуации, которых следует избегать. Он построил свою жизнь так, что риск оказался его повседневной работой…», — это из записок Гуревича.
— Знаешь, — рассказывал ему Виктор, — я с детства отличался некоторыми отклонениями. Рос в благополучной советской семье и, по идее, я должен был расти нормальным советским ребенком. Однако, рос я антисоветчиком, — хочешь верь, хочешь, нет. Поначалу это было просто на уровне эмоций: нравится — не нравится. Я с детства очень не люблю, когда меня обманывают. И во всей нашей советской действительности я ощущал этот обман: фальшь какая-то была даже в пионерских песнях, в построениях, да и во всем прочем.
Но меня Бог уберег от активного участия во всей этой жизни — меня выгнали из октябрят. А было так — старший брат у меня постоянно отбирал деньги, которые я копил на велосипед. Возникла необходимость прятать эти деньги так, чтобы никто до них не добрался… И я придумал: я был награжден во втором классе призом за лучшую стенгазету — небольшим настольным гипсовым бюстом Ленина. Помнишь, были такие? И я пропилил в голове у вождя щель и запихнул туда монеты и бумажки — бюст же внутри пустой.
Так вот: дошло до школы, и меня исключили из октябрят. Их даже не факт складирования денег внутри вождя потряс: ведь, чтобы эти денежки потом достать, нужно было вождя молотком на куски расколоть. И такую несознательность мне простить не могли. Но Ленину, честно говоря, я был за этот случай очень благодарен: меня потом ни в пионеры не принимали, ни в комсомол… Так я на всю жизнь и остался вне организаций.
Но оставался спорт: я за ЦСКА в хоккей играл, в команде мальчиков. Потом еще автомобиль… Я рано научился водить и это дело мне очень нравилось — я, вообще, люблю скорость и экстремальные ситуации. И когда кто-то
Чем мне нравилась работа каскадера? Прежде всего, отсутствием режима: ну, не представляю себя приходящим в контору по часам! — никогда я так не работал. Вот выполняешь трюк: ты и автомобиль (или огонь, или высота, или то и другое, или все вместе) — и остаешься один на один с опасностью. И как ты ее преодолеешь, чтобы и трюк сделать, и выйти живым, — дело твоей тренированности, расчета и умения.
Я очень быстро преодолел эту ступень, от просто исполнения трюков к их «конструированию», придумыванию, а это уже творчество. И, видимо, у меня неплохо получалось — меня стали приглашать придумывать трюки. В России я участвовал в съемках фильмов полтораста, как минимум. Я работал с Глебом Панфиловым, Павлом Лунгиным, Евгением Гинзбургом, Александром Муратовым, с другими режиссерами…
Гуревич и сам напомнил Иванову о его съемках в фильмах, ставших классикой: гонки «Мерседеса» и «Волги» в «Такси-блюз» Лунгина, например.
— А ведь в каких условиях мы работали? — рассказывал ему Иванов, — угробить для полнометражного фильма легковую машину считалось чуть ли не государственным преступлением. А что там у нас было? Моток проволоки да смекалка, которая, бывало, крепко выручала. Уже в послесоветский период, когда я стал выездным, снимали эпизод во Франции. Там мы с коллегой, Барковским Владиславом, должны были по ходу съёмок выпрыгнуть из автомобиля, падающего в реку, и авто тут же должно было взорваться. И вот их инженеры судят, как точнее рассчитать, чтобы взорвать машину с помощью радиоустройства.
Я слушал это, слушал, а потом попросил принести мне бельевую прищепку. Принесли. Подвели к ней провода от взрывного устройства, а между ними я вставил диэлектрик, который тросиком привязал к Владиславу — себе не мог, так как рулил до последнего. Вылетает он из машины — вылетает диэлектрик, замыкание, взрыв! И полная гарантия, что нас в машине уже нету, а то — по радио!.. Взрываться-то даже с применением самой совершенной техники, очень не хочется.
Профессионал отличается даже от физически хорошо тренированного дилетанта еще и тем, что тот раз прыгнет, скажем, с высоты тридцать метров — и доволен. А профессионалу надо выходить на второй дубль, на третий… И ни о каком бесстрашии в этом случае речь не идет: профессионал обязан бояться. Сколько ко мне приходило бесстрашных: «Я, мол, ничего не боюсь, — сделаю что угодно!» Только такие долго не задерживаются у нас.
Страх — это когда ты все просчитываешь, все выверяешь… это то, что тебя мобилизует, когда ты летишь с неба, из вертолета на гору картонных ящиков. Россия — не Голливуд: именно на картонные ящики мы и прыгали. А эта гора с высоты кажется такой маленькой — в нее же еще попасть надо! И приземлиться при этом не на ноги — ноги из плеч выбьет! — а на спину, кувыркнувшись в последний момент. Вот как раз на этом трюке мой друг Саша Карин и «недокрутил» чуть-чуть. Перелом позвоночника… до сих пор на коляске.