БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
С завтрашним большинством
Г.Каспаров
Более неожиданных встреч, чем эта, у меня не случалось. К исходу дня, когда вроде бы улеглась рутинная суета, и последние посетители покидали тесную приемную, когда сотрудников в редакции почти не оставалось… да, это было где-то часу в шестом, позвонил Лева Альбурт.
— Как дела… как погода? — почти механически спросил я его, косясь на солидную стопу рукописей и писем, которые надо бы было сегодня, если не прочесть, то хотя бы просмотреть. Говоря честно, я не ожидал услышать чего-либо нового — мы с Альбуртом говорили дней за пять
— Дела ничего. А погода у нас одинаковая.
— Как это? — не понял я, полагая достаточно очевидной разницу между нашей осенью, калифорнийской, и нью-йоркской.
— Да так. Я в Лос-Анджелесе, в отеле — от тебя недалеко. Прилетел вчера, завтра улетаю. Если вечером не занят — приходи, поужинаем.
— Не занят. Приду, — коротко отозвался я, и через пару часов мы уже сидели за столиком в нарочито уютном полумраке ресторана при отеле, название которого легко ассоциируется с созданным Голливудом образом успеха и высшей степени благополучия, достижимых в этом мире: «Беверли Хиллз».
— У тебя что, блицтурнир? — спросил я Альбурта, подразумевая кратковременность его визита.
— Да нет, деловые переговоры. Я здесь с Каспаровым. Он в этом же отеле. Дай-кая ему позвоню: может, он отошел уже от дороги (разница во времени… мечтал сегодня выспаться) — отужинаем вместе.
Так вот случилось, что часть этого вечера и несколько часов на следующий день — вплоть до их отлета — я провел с двумя шахматными чемпионами, США и мира — Левой Альбуртом и Гарри Каспаровым. В вечер, с описания которого я начал эти заметки, Гарик действительно выглядел уставшим, инициативы в общей беседе не проявлял, но охотно включался в нее, когда что-то его всерьез задевало.
Признаюсь, я несколько злоупотребил тогда неожиданной возможностью близкого общения с Каспаровым: буквально за неделю до этого в журнале «Плейбой» — который в СССР почему-то принято считать полупорнографическим, но от чести быть проинтервьюированным которым не уклоняются виднейшие политические деятели — так вот, в нем, в этом журнале, появилось многостраничное интервью с чемпионом мира.
Отвечая на вопросы специального корреспондента «Плейбоя», посланного к нему в Баку, Гарик откровенно и с незаурядной смелостью высказал ряд мыслей, связанных с положением в СССР, дал личную оценку Горбачеву — причем, не во всем лицеприятную. И поскольку на Западе в последнее время многие пребывают в состоянии эйфории по отношению к происходящим в СССР и других странах соцлагеря переменам (решительно не разделяемой пока самими жителями этих стран), то интервью Каспарова прозвучало не просто диссонансом к этим настроениям, но и, судя по откликам на него, появившимся вскоре же в прессе, побудило многих серьезно задуматься над смыслом происходящего.
Разумеется, были в интервью и вопросы, связанные с ситуацией в шахматном и вообще в спортивном мире; не были в нем обойдены и такие темы, как секс в СССР. Текст этого интервью я успел прочесть довольно внимательно за несколько дней до встречи с Каспаровым, и сегодня общий разговор за столом время от времени возвращался к наиболее любопытным и неожиданным, на наш взгляд, ответам Гарри корреспонденту журнала.
Отужинав, мы условились встретиться на следующий вечер — самолет, которым Альбурт и Каспаров возвращались в Нью-Йорк, улетал ближе к полуночи, деловые встречи должны были завершиться не позже четырех.
К себе в номер Гарри унес несколько последних выпусков «Панорамы» — о нашей газете он знал и раньше, но только понаслышке.
Как
— Каспаров ждет тебя в номере — у него есть к тебе разговор, пока он будет собираться — сможете говорить.
Сейчас, вспоминая начало нашей беседы с Каспаровым в тот вечер, я поеживаюсь: по-моему, он сдерживал себя, чтобы не сорваться, и тем, кто знает горячий характер чемпиона, нетрудно себе представить, чего ему это стоило. Вывела из себя Гарри интерпретация, которую придал наш спортивный обозреватель сообщениям о советских хоккеистах, получивших возможность играть по контрактам в командах западных стран.
— Понимаете, — Гарри в сердцах хватал какие-то носки, рубашки, бросал их в стоящий на полу чемодан, потом садился на кровать. — Наш Госкомспорт всегда заявлял: «Мы — против торговли людьми!» — и всегда уступал — практически за бесценок — лучших наших спортсменов. В конце концов, оказалось, что НХЛ выгоднее говорить с официальными советскими инстанциями, с коррумпированным Госкомспортом. Существовала реальная угроза заключения ими Договора, согласно которому наши хоккеисты смогут выходить на международный рынок только через советскую хоккейную федерацию. То есть, наши спортсмены становились полностью бесправными!
В этом смысле характерна история с Фетисовым: Слава был первым, кто должен был получить разрешение работать по контракту на Западе, и он год не мог уволиться из армии. Слава — очень мужественный, я бы сказал, стальной человек. Он решил бороться до конца, и я, по его просьбе, тоже включился в эту борьбу. Возникла настоящая война, подробности которой сами по себе заслуживают многих интервью.
Мы попытались привлечь внимание зарубежной общественности. В частности, я звонил Крофту и просил его разразиться статьей на эту тему — что он вскоре и сделал. И, наверное, мы должны быть благодарны менеджеру нью-джерсийских «Дьяволов», оказавшемуся принципиальным и очень порядочным человеком: он пошел на прямые переговоры с Фетисовым, минуя советских посредников.
В результате, Слава стал первым, заключившим контракт, позволяющий ему самому представлять себя и самому же получать гонорар — из которого, правда, значительные суммы будут перечислены в Детский благотворительный фонд. Он показал крепкий, по-настоящему мужской характер! Но особо здесь важен юридический прецедент, положивший начало новой эре отношений между спортсменами и Госкомспортом: если до этого спортсменам предлагалось, в лучшем случае, 10 процентов от суммы контракта, а остальные шли Комитету, то теперь эта сумма выросла до 50 процентов. Потом уже к Славиной борьбе присоединился Стариков.
Другие же спортсмены — а их оказалось большинство — рассуждали следующим образом: лишь бы вырваться за границу, любой ценой и на любых условиях — а там на все плевать! Такой вот, я бы сказал, сволочной взгляд. Штрейкбрехерство — как в случае с Ларионовым, например. Что получается: контракт — 750 тысяч, это вы правильно писали.
Правда, вопрос еще — в каких долларах? Ну, допустим, даже не в канадских, а американских. 375 тысяч из них клуб платит Федерации — как взятку, как выкуп за хоккеиста — только за то, чтобы его выпустили. Ну, как это можно назвать? Мы боремся, пытаемся что-то сделать, а кому-то оказывается спокойнее и удобнее так… понимаете?