БП
Шрифт:
– Вы ведь с самого утра здесь? Скажите, если можно, конечно… за что арестовали?..
– Начальство ваше? – Хитро усмехнулся прапорщик. – Да никто его не арестовывал. Знаете же, что генералов только по Высочайшему указу можно… Просто пригласили их побеседовать…
Саша не сомневался, что его собеседник просто ломает комедию, не желая раскрывать какие-то свои секреты. Пригласили! Как же!.. Так не приглашают! И под конвоем не везут по городу. А солдат в том конвое ему удалось вблизи повидать. Сразу видно не тыловых, не новобранцев, а бывалых и опытных фронтовиков. Которые себя называли почему-то…
– А
– Потому, что это – наша пешая штурмовая рота. – Собеседник выпускает клубы дыма и улыбается. – Их ротный командир так придумал.
– А кто ещё есть?..
– Ох и любопытный ты, парень!.. – Прапорщик весело смотрит на юнкера. – Да не менжуйся, секретов я тебе всё одно рассказывать не буду… А вот загадку загадаю. Есть у нас ещё "кентавры" и "призраки". Как думаешь, кто такие?.. Не знаешь?.. Подсказывать не буду.
– А Вы сами как называетесь? – Решил схитрить Саша.
– Да ты и слова такого не знаешь. И я допрежь не знал, пока батальонный нас так не стал называть… "Громозеки" мы.
– А… А кто это?
– А это такие чудища многорукие, и в каждой руке по пулемёту, или по винтовке. А то и из пушки с рук могут стрелять. Нам Командир тогда нарисовал, как они выглядят по его мнению. Мы чуть животы от смеха не надорвали… Так, "зорю" слышал? Тогда почему ещё здесь?..
– Господин прапорщик!.. А можно я после отбоя приду? Всё равно спать не хочется.
– А дежурный?
– Не увидит никто… Мне б хоть с кем-то поговорить за два дня… – Мне батарея бойкот объявила… – Саша неожиданно для себя признался в своём горе.
– … Ладно, юнкер, беги, а то опоздаешь… – Прапорщик мгновенно стал серьёзным. – А потом, коль не спится, приходи. Правое крыло, третий этаж, класс там какой-то. Спросишь прапорщика Ермошина, позывной "Кот". Всё! Бегом марш!..
После отбоя прошло полчаса, которые, наверное, были самыми долгими в его жизни. Наконец Саша поднялся и, стараясь не шуметь, выскользнул из дортуара. Через десять минут, никем не замеченный, он зашёл в класс, где рядом с каким-то странным агрегатом, накрытом шинелью, сидели давешний прапорщик Ермошин и двое солдат. То, что это была не вся команда, юнкер понял только тогда, когда из-за его спины бесшумно вышел ещё один солдат:
– Всё тихо, никого.
– Так, хлопцы, ружьё не трогать, ещё раз полить петли маслом и проверить, как открываются окна. Я – в курилке, поговорить вон человек пришёл.
– А если попрутся?
– Нет, отмашку всё равно мы даём, рано ещё…
– В тот вечер мы впятером под командой поручика Спицына патрулировали улицы – в городе по вечерам было неспокойно из-за сбежавших уголовников. А начальник училища разрешил выставлять только один патруль…
Мы уже прошли тот злополучный доходный дом, когда сзади посыпалось стекло и кто-то закричал "Помогите!"… Голос был детский… Поручик не растерялся и тут же отправил троих, в том числе и меня, к чёрному ходу. Развернуться и забежать во двор было делом нескольких секунд. И как раз вовремя, из подъезда прямо на нас выскочили две фигуры. Один в грязной шинели без погон, другой в каком-то полушубке…
Я от неожиданности растерялся и, забыв о том, что в руке винтовка, уложил бегущего впереди прямым слева в челюсть… Английским
Второго налётчика сбили на землю прикладами. Я оставил их вязать пойманных, а сам рванулся вверх по лестнице, добежал до открытой двери на втором этаже, заскочил внутрь и открыл парадную дверь. Поручик Спицын был уже на площадке… Зашли в комнату, а там… На полу лежала пожилая дама, рядом с ней – мальчишка лет десяти… Его ударили чем-то по голове, рана была большая и кровь сильно текла… А даму… Я только потом понял, что за пятно было у неё на платье… Спицын сказал, что, скорее всего, чем-то вроде длинного шила её ударили. Прямо в сердце… Он послал двоих, что с ним были за дворником и доктором, и стал перевязывать голову мальчику…
А мне сказал осмотреть другую комнату. Я туда вошёл…
Саша зажмурился и помотал головой, стараясь прогнать нахлынувшие воспоминания. Затем машинально взял из подставленного прапорщиком портсигара папиросу, подкурил её и продолжил:
– … Там… Там на кровати… Там барышня… Девочка… Лет четырнадцати… Её привязали наподобие андреевского флага… Рваная ночная сорочка… Совсем рваная, в лоскутки… Кровь на животе, на бёдрах… Закушенные губы… И взгляд… Она так на меня смотрела!.. Как будто… Я никогда не видел такого взгляда!.. Я перочинным ножиком обрезал верёвки, накрыл её каким-то покрывалом, или пледом, я не помню… А она лежит и смотрит на меня!.. А я…
– Так, парень, подожди-ка… – Прапорщик достаёт из кармана фляжку и открутив крышку, протягивает юнкеру. – На-ка, глотни антишокового…
Водка обжигает рот и пищевод, маленьким горячим взрывом расползается по желудку, ударяет в голову.
– … Я… Я сказал Спицыну, что там… барышня, она жива и туда не нужно ходить… Он сразу всё понял…
– А потом?.. Из-за чего весь сыр-бор?
– Поручик сказал, что нельзя никому говорить о том, что произошло в той комнате. Честь офицера… Нельзя позорить барышню… А потом я пошёл вниз, там уже собрались какие-то жильцы, эти двое стояли возле стены. У них при обыске нашли наградные часы штабс-капитана Татарникова. В квартире были его дети и мать…
– А супруга-то его где была?..
– Она на дежурстве в госпитале. За ней послали… Потом поручик объявил, что согласно приказа Командующего округом их расстреляют. А тот, главный, стал кричать, мол, что мы обиделись, что с нами не поделились… Я понял, что он всё сейчас расскажет!.. И ударил его штыком в живот. Потом ещё и ещё!.. И другого тоже!.. Я не помню сколько раз я их… Очнулся от выстрелов рядом. Поручик из нагана пристрелил обоих, чтобы не мучились…
– … А потом что?.. – Прапорщик дожидается, пока Саша снова закурит. – Из-за чего бойкот-то?
– Да… Потом, в батарее те, с кем был, рассказали всё, что я делал. И потребовали объясниться. А я не имею права говорить!.. Есть у нас портупей-юнкер, бывший помощник присяжного поверенного. Он во всеуслышание заявил, что я – преступник и психопат, удовлетворяющий свои садистские замашки, доставляя пусть даже и преступникам страшные мучения, вместо того, чтобы просто их застрелить. А потом предложил объявить мне бойкот, чтобы я написал рапорт об отчислении…
– А ты всё равно молчишь? Сколько, два дня уже?.. Ну, ничего, нам эту ночку пережить, а там и с твоим адвокатишкой разберёмся. Спать не хочешь?.. Ну, тогда пошли…