Брачный сезон, или Эксперименты с женой
Шрифт:
Вывалив в мою тарелку половник зеленоватой жижи, Тимирязьев заметил:
– Завтрак нубийского крестьянина. Просто, вкусно и полезно!
– Сомневаюсь, чтобы нубийские крестьяне пробовали эту гадость, скривился я, поднося ко рту ложку.
– Обижаешь, старик. Не могу же я тебя каждый день потчевать карпами. Давай, жри быстрей, и побежали... Мне еще разучивать любимые песни этого денежного туза. Ума не приложу, как выкрутиться? Он заказал какую-то композицию под условным названием "Шо ты давишь,
– Ну у вас и репертуарчик, - подивился я и подумал, как к этому отнесется моя благонравная мадам Еписеева.
– Нет, не знаю.
– Жаль.
Я вспомнил о вчерашнем приглашении и спросил:
– Так нам можно прийти? Сегодня вечером?
– Что ж, валяйте. Знаешь ресторан "Гавана"?
Я кивнул.
– Часикам к восьми подгребайте.
Надо позвонить Маше. Не напороться бы только на ее сынка. Утром-то он наверняка в школе. А вдруг она не сможет сегодня вечером? Нет. Вчера она работала в вечернюю смену. Значит, сегодня - в утреннюю. Сможет, убежденно решил я.
Мы с Ленькой вышли на улицу. Он сел в такси, а я спустился в метро и поехал в поликлинику. Закрывать больничный. Хотя, при должном умении, его можно было и продлить.
Перед кабинетом врача Щербино было полным-полно пенсионеров. Значит, мне предстояло провести несколько часов, меряя шагами линолеумные просторы поликлиники. Для начала я присел на красную дерматиновую банкетку рядом с толстой старухой в платке. Она пришла с внучкой. Девочка скучала, потому что бабушка оживленно разговаривала с соседкой - тоже старушкой, но в очках и потертой зимней шляпке.
– И-их, скоро все там будем!
– голосил платок.
– И не говорите, такие очереди, что, того и гляди, прямо здесь прихватит, - вторила ему шляпка.
– Вы сами-то с чем к Вере Павловне?
– Ноги у меня. Совсем что-то не ходят.
– Вот-вот, - подхватил платок, - вечером так распухают, что с места не сдвинешься. Думаешь, прямо сейчас и помрешь... И давление скачет, не приведи господи...
Девочка немного попрыгала, а потом со скуки предложила:
– Бабушка, давай играть в больницу.
Обладательница платка строго посмотрела на внучку и сказала:
– Хорошо, только я буду в реанимации.
После чего возобновила разговор со шляпой.
– Что-то я вас здесь не видела? Недавно болеете?
– Какое там, - шляпа возмущенно блеснула очками.
– Я обычно к Зацепиной хожу, а не к Щербине. Но Зацепина заболела, так что...
– Голова гудит, прям хоть ложись и помирай, - не слушал ее платок.
– И ведь помру.
Вот что ждет меня лет через двадцать-тридцать, меланхолично подумал я. Бесконечные разговоры о болезнях, лекарствах и смерти. Нет, надо срочно жениться. Иначе даже внуков рядом со мной не будет.
Я
Наконец девочка не выдержала минорного настроения, царившего у терапевтического кабинета, и решила в меру своих возможностей поддержать философскую беседу:
– Бабушка, - вставила она после очередной реплики о грядущей смерти, а чего ты так волнуешься?
Обе старушки с сожалением поглядели на трясущиеся где-то внизу молодые бантики.
– А вот умру, - оживилась бабушка, - ты в сад пойдешь. Так матери и скажи!
Девочка серьезно ответила:
– Когда ты умрешь, мы с мамой тебя каменную сделаем. На могиле...
Я не стал слушать изумленно-возмущенных воплей старшего поколения и отправился в очередное путешествие по линолеумной равнине коридора. Через полчаса послышался грубый голос Веры Павловны Щербино:
– Васильев! Кто Васильев?
– Это вон тот здоровый, мордастый, - понеслись со всех сторон старческие голоса.
На меня нацелился с добрый десяток узловатых пальцев.
– Вы что же, особого приглашения ждете?
– пробурчала докторесса.
В кабинете кроме меня и докторши присутствовал старый гриб в просторных семейных трусах. На столе красовалась фотография в рамке. Я пригляделся. На снимке был запечатлен хилый усач с наглым взглядом в компании Веры Павловны Щербино. Надо полагать, фотография не первой свежести, но Вера Павловна ничуть не изменилась. Ошибки быть не могло. Доктор Щербино была в фате, едва доходившей ей до лопаток. Значит, этот жизнерадостный сперматозоид - ее муж.
– Давайте больничный, - свирепо приказала Вера Павловна.
– И раздевайтесь. А вы одевайтесь, - обратилась она к старичку, - и не просите. У меня нет времени.
Гриб прошамкал:
– Ты, дочка, еще разик посмотри. И скажи, что с ногами-то?
Он указал тоненькой рукой на свои не менее тоненькие ножки, стоящие на полу независимо, как кегли.
– Ну как я скажу?
– Щербино с треском навалилась на стол и вгляделась в старичка.
– Ничего ведь не поймешь, дедуля. То ли у вас ноги такие тонкие, то ли трусы широкие?
Старичок не двинулся с места. Зашевелились только его синеватые губы:
– Может, мне хирургу показаться?
Вера Павловна вздыбилась над старичком и пророкотала, как мотоцикл без глушителя:
– Дедуля, хирург - это тот же терапевт. Только доведенный до отчаяния!
Я разделся, нерешительно подошел к Щербино и выпятил живот над ее столом. Она приложила к нему что-то холодное и стала прислушиваться. Ее огромные ноздри с шумом раздувались. Словно где-то работал паровой молот.