Брачный сезон, или Эксперименты с женой
Шрифт:
– Убью, фраер!
– взревел голос Василька.
– "Таганку" давай!
Я в одних трусах выскочил из комнаты. Судя по звукам, Леньке приходилось нелегко.
И точно! На ковре была куча мала. Дядя Миша пытался растащить дерущихся. Толстые барышни упоенно визжали. Виталька с Ларисой испуганными истуканами замерли у окна. Я почувствовал на голом плече пухлую ладонь тети Раи.
– Иди, касатик, иди, - спокойно проговорила она.
– Какая же свадьба без драки? Мы уж тут как-нибудь сами...
Опять, значит, русские народные традиции!
Лезть в самое пекло мне не хотелось, и тут у меня мелькнула спасительная мысль. Я тряхнул головой и запел, вспомнив свое давнишнее выступление в ресторане "Полевой стан":
– Тага-анка! Все ночи...
Клубок тел на ковре дернулся и окаменел, словно по нему пропустили электрический разряд. Между Ленькиных ног просунулась репейная голова Василька. Он открыл рот и раскатисто подхватил:
– ...полные огня...
Мы допели песню до конца. Публика миролюбиво расселась за столом, потирая бока. Виталька с Ларисой зааплодировали.
– А у тебя ничего получается, - сказал Рыбкин.
– Может, ты и мою любимую споешь?
– Ему к жене пора!
– вступилась за меня тетя Рая и вытолкала за дверь.
Там меня поджидал дядя Миша со складным туристским стаканчиком.
– Глотни для храбрости, - он понимающе мигнул желтым козлиным глазом.
Мне обожгло гортань, я пару раз споткнулся об мотоцикл и пробрался в полутемную спальню.
– Маш!
– шепотом позвал я.
Никто не отзывался.
– Ты спишь?
Я похлопал по кровати. Никого. Я встревожился. Наконец мои пальцы нащупали нос законной супруги. Из него вырывались равномерные порции теплого воздуха. Мадам Еписеева, намаявшись за день, спала сном праведницы.
Я включил настольную лампу и с нежностью посмотрел на жену. Она лежала, подтянув ноги к подбородку. Я решил не будить ее. Из комнаты раздались залихватские звуки саксофона. Неужели Ленька опять за свое? Еще одну песню мои связки просто не выдержат! Но вслед за мяукающими звуками послышался дробный перестук женских каблуков.
– Их! Их! Их!
– послышались визгливо-придурошные голоса кузин.
Тимирязьев резко сменил ритм. Послышался басовитый страдающий голос тети Раи:
– Охуе...
Ничего себе! Тетка, видно, разошлась не на шутку! Тимирязьев послушно дудел на саксофоне вторым голосом, а усатая женщина продолжала страдать:
Ох, уехал мой сердешный!
Наеба... Но я бантик повяжу,
Палец в жо... Палец в желтеньком колечке,
Я посса... Я по садику брожу!
Песня была нескончаемой и убаюкивающей. На словах "Только сра... Только сразу сообщи!" я уткнулся в теплую спину мадам Еписеевой и заснул.
Глава 47
Все хорошо?
На деревьях распустились почки. Уже почти два месяца я жил с Марией Еписеевой суровой супружеской жизнью. Шубу я ей купил, но она надела ее только пару раз. Неожиданно потеплело и, как я уже говорил, распустились почки. Вместе с ними в моей душе распустились смешанные чувства. Хотелось
Кстати сказать, моя жена неожиданно изменила свое негативное мнение о нем. Ее родственники в один голос нахваливали Леньку, и даже Василек перед отъездом хмыкнул нечто невразумительное:
– Ну, в натуре, он не полный дрек! Чтоб я тогда лук ел!
К такому емкому замечанию добавить было нечего. Мария время от времени спрашивала меня:
– Что же ты Леонида в гости не позовешь? Пусть сыграет нам что-нибудь.
Но Леонид весной был занят по горло. И не только ресторанно-музыкальной деятельностью, а в основном барышнями, наводнившими московские улицы.
Полюбила Мария и Игоря Хренова, с которым я неожиданно сдружился. И не только за то, что он платил мне немалые деньги за преподавание Чейза. Просто ни одна женщина на свете не могла плохо относиться к Хренову.
Он иногда появлялся в нашей квартирке с цветами для хозяйки и дорогим коньяком для меня. (С Игорем выпивать мне разрешалось. "Потому что с ним не напьешься", - говорила мадам Еписеева.) Он любезничал с женой, шутил и обсуждал дела со мной и обкуривал шторы душистым трубочным дымом. От него исходила прямо-таки солнечная энергия! Он постоянно строил планы. И не только строил, но и воплощал их в жизнь.
Например, слова Игоря о введении в гимназии курса го и мацзяна не оказались пустым звуком. Еще зимой я разыскал подвал, где в полном одиночестве сидел Автоклав Борисович, склонясь над своими костяшками и пуговками. Немолодой уже человек в очках с толстыми линзами, с бледным лицом грустного клоуна. Я предложил Автоклаву работу, и Хренов не только принял его, но и не забыл выплатить мне приличные комиссионные.
Чего не хватает обычно друзьям, так это бережного отношения к твоим финансам. У Игоря Хренова имелось и это достоинство. Так как же его не полюбить?
– Вот, учись, - иногда говорила Мария после его визита, - и цветочки тебе, и обхождение, и костюмчик, и проборчик на месте. А ты все рохля рохлей.
Я отзывался, что не мешало бы и мне обзавестись какой-нибудь приличной вещью. Маша отмалчивалась, а на следующий день я слышал отвратительное:
– Дорогой, это тебе...
Мадам Еписеева с заговорщицким видом протягивала мне маленький сверточек. И в мое безраздельное владение поступала пара носков или новая зубная щетка.
Моя жена подружилась и с Ларисой Пастернак. Их симпатию я отметил еще в день свадьбы, но апогея эта дружба достигла к весне. Едва ли не каждый вечер Лариса торчала у нас на кухне, листая женские журналы и рассуждая о чем-то непонятном:
– Спинка прямая... Вытачки косые... Сплошная лайкра...
Маша внимала этой белиберде с открытым ртом. Мне все это не слишком нравилось, так как через пару дней после такого ликбеза жена отправлялась в поход по магазинам, не забыв раздраженно сказать: