Бракованные
Шрифт:
– Но я ничего не дела…
Он перебивает её:
– Я не закончил.
– Прости.
– Так вот, мне очень неприятно слышать о том, что моя дочь хамка. Но, к сожалению, именно об этом мне сообщил твой преподаватель по итальянскому. – Эмили молчит. – Он поднимает
Она молча повинуется.
– Вот теперь, Эмили, я жду твоих объяснений.
– Он сам виноват.
Отец наклоняется к ней ближе, наигранно приставляя ладонь к уху:
– Что, прости?
Эмили нервно сглатывает. «Нет, не на этот раз»
– Он сам виноват. – Громче повторяет она. – Папа, он ко мне придирается, занижает оценки, ты же мне веришь?
Отец встает и опирается кулаками о стол.
– Слушай меня внимательно. Со своими репетиторами можешь вытворять, что хочешь. Но это элитная гимназия. Скандал может плохо отразиться на моей репутации. – Он садится обратно и делает пару затяжек – Я могу быть уверен, что больше такого не повторится?
Эмили огрызается:
– Если он не будет придираться, этого не повторится.
В ту же секунду её щека горит от неслабой пощечины.
– Дура! Я тебя предупредил. Уходи.
Эмили убегает, захлебываясь в слезах, она запирается в своей комнате, валяется на полу, бьётся головой о стену. Дрожащими руками она сама себе зажимает рот.
Этого было так много в её жизни… Даже когда она была помладше:
– Папа, скажи, что я сделала не так?
Он, как и всегда, не останавливаясь, сшибает её с пути:
– Эмили мне не до тебя сейчас!
Она бросается к его ногам, цепляется за них, но он непоколебим, мчится куда-то вперёд словно локомотив.
– Папочка, скажи мне! В чём я виновата?
Он останавливается.
– Эмили… Я занят.
Он стряхивает её как грязь с сапог и отдает охраннику лаконичный приказ:
– Запри
Эмили и не пытается сопротивляться. Иначе будет больнее. Её психика, самооценка, всё рушится. По маленькому кусочку, раз за разом…
Пэйдж заставляет себя прекратить размышления об отце. Она не просто так сменила имя. Прошлое должно оставаться в прошлом. Она еще отомстит.
В комнате стало очень душно, и Пэйдж распахнула окно. Когда она ложится в кровать и сворачивается калачиком, на секунду чувствует себя той прежней Эмили, слабой и беззащитной.
Мэттью. Спустя три дня после знакомства с Пэйдж.
Прошло пару дней, с тех пор как Пэйдж покинула их дом и, странно, но Мэттью был уверен, что увидит её снова. Такая яркая и ошеломляющая, она не могла просто взять и исчезнуть из его жизни. В любом случае, сейчас Пэйдж не особо его беспокоила.
До этого дня. До этого разговора.
Всё начиналось так непринужденно:
«На что делится девяносто один?» – задумчиво протянул один из голосов. Мэтт небрежно бросает:
– Девяносто один ни на что не делится. Это простое число.
Этан, сидящий напротив разочарованно вздохнул:
– Вообще-то на 7 и 13, гений. Помнится, Эвелин сказала тебе не отвечать им.
Эвелин… Школьный психолог. Молодая и наивная, она так хотела помочь. Мэттью вспоминает, как издевался над ней. Он точно помнит, она говорила:
– Голоса в голове? Мэттью, это очень серьезно и, знаешь, поскольку ты уже достаточно взрослый…
Он перебивает:
– Вы хотели сказать «поскольку у тебя нет родителей».
Её брови испуганно подлетают, он обожал наблюдать эту картину и специально её провоцировал. Эвелин оправдывается:
– Что за вздор, у всех есть родители! Так вот. К сожалению, это проблема не моего профиля. Тут тебе сможет помочь другой врач.
Мэтт горько усмехается:
– Вы действительно так сильно боитесь слова «психиатр»?
Он в подробностях вспоминает кабинет.
Посветлевшие желто-песочные обои с нежно-розовыми бутонами. Окна выходят на школьный двор. Первый этаж. Издалека доносится визг весенних улиц. Его разбавляет успокаивающее тиканье часов. А ещё там было огромное вычурное винтажное кресло, выглядящее венцом роскоши и комфорта на фоне остальной невзрачной мебели. Мэтт бы прекрасно здесь себя чувствовал. Если бы не Эвелин. Если бы не весь дурацкий мир, за стенами.
Она смущённо поправляет очки.