Бракованные
Шрифт:
Эмили отрицательно качает головой:
– Запомни, пожалуйста: не бывает «обычных» или «странных» каждый уникален. Просто не все сразу же открывают свои странности, наверное, некоторых ты просто не знаешь достаточно хорошо.
«Какие странные заученные фразы».
– Кто тебе сказал это?
– Папа
Кайла задумчиво хмурится:
– Что значит «уникален»?
– Значит, отличается от других.
Она усмехается:
– Выходит, если все уникальны, то не уникален никто.
Эмили смеется. Оказывается, она умеет смеяться, как и другие дети.
Кто же знал, к чему приведет этот невинный союз.
Когда Эмили перестала быть Эмили, и превратилась в Пэйдж, Кайлу это удивило. Но она не перестала её любить. Ей казалось, Пэйдж лишь броня, защищающая Эмили. Они разные, но обе восхищают. Эмили своей нежностью, сладкой слабостью, а Пэйдж хладнокровием и силой.
Когда-нибудь её подруга почувствует себя в безопасности, и её сердце снова станет мягким и пылким. А пока она защищается. И это хорошо, потому что Эмили на восстание не хватило бы решимости.
Тогда, на перемене, в гимназии, сидя на подоконнике, болтая ногами, с ней разговаривала уже совсем не Эмили. Это была Пэйдж, с огнем в глазах и сжатыми кулаками. Пэйдж, готовая дать отпор.
Мэттью. Тёмные дни.
Потолок. Мэтт просыпается, или точнее приходит в себя, и первое, что он видит это потолок. Такой тошнотворно-белый, холодный и мерзкий. Такой же мерзкий, как перегар. Ему показалось, потолок вот-вот обрушится на него.
Мир вокруг какой-то рассыпавшийся, поломанный. Или же это он сам разбит.
Мэттью открывает холодильник, забывает зачем, закрывает, снова открывает. Он смотрит в зеркало, но видит там кого-то другого. Кого-то отрешенного, чей взгляд пуст и наводит ужас. «Вот и наступили мои темные дни».
Этан исчез. Ушел разжигать восстание. Глупо, самоубийственно, но зато не лишено смысла. Мэттью ловит себя на мысли, что завидует брату, у которого появилась цель.
Он любил мучить себя рассуждениями о смыслах и целях. Правда, они всегда приводили его к тому, что его существование лишено смысла, а досягаемые цели не позволяют его обрести, в то время как с недосягаемыми целями дела обстоят ещё хуже…
Мэтт вдруг замечает, что квартира превратилась в свалку: пустые бутылки, разбросанные вещи, осколки посуды… В одной из бутылок он обнаружил остаток виски и, морщась, вылил его в себя. На самом деле, он ненавидит этот вкус.
Но сейчас только алкоголь. От которого не станет легче, не-а, нисколько. Одиночество не исчезнет, в небе не появится радуга. Зато разум застелет туман, а по телу разольется тепло.
«Стоп. Какой вообще сегодня день?» Он тянется за пультом, включает телевизор, попадает на новостной выпуск. Голос
В то время как диктор без всякого энтузиазма сообщает о ДТП, Мэттью собирает стеклотару по периметру своего жилища. Взявшись за очередную бутылку, он слышит то, что заставляет его выпустить стекляшку из рук, позволив ей разлететься на сотни осколков.
– В ходе акции протеста, предводитель движения именуемого «антисиние», представился как Этан Вайз и заявил о намерении, цитирую: «Добиться справедливости для бракованных». Демонстрацию разогнали. Обошлось без жертв. Власти от комментариев отказались, посчитав заявление несерьезным.
Мэттью всматривается в телевизор. В мелькающие картинки переполненной площади, синих полотен, зачеркнутых красными крестами, он видит своего брата, это всё кажется сумасшедшим сном.
«Значит, предводитель движения… Как это на него похоже». Его амбициозный брат не мог быть каким-то там рядовым мятежником, нет.
Он выключает телевизор, заглядывает в холодильник вновь, достает бутылку чего-то крепкого и выпивает залпом столько, сколько может.
«Тепло. Мне так тепло».
Его рассудок вновь укрывает одеяло сладкого забвения.
День ото дня становится только хуже. Вскоре его сумасшествие достигло некого предела.
М
этт ложится в ванную. Прямо в одежде. В его руке опасная бритва, что красиво, хоть и старомодно. Он знал, что когда-нибудь она пригодится. Какой-то из голосов задумчиво спрашивает: «Что это ты собрался делать?». Мэттью внезапно решает поддержать диалог: «Что я собрался делать?» – он растерянно смотрит на бритву – «Ничего… Н-не знаю». К нему приходит осознание того, что он собирается свести счеты с жизнью. Истерический смешок вырвался из него вместе со слезами. Он так и не понял – смеётся ли или плачет. Но это было неважно. Стоит включить воду. Он поворачивает кран, и вода льётся оттуда с мерзким скрипом.
Какой-то странный голос, Мэтт не слышал его раньше, вкрадчиво шепчет: «Подумай о своих близких. Они будут расстроены». Мэттью пытается вспомнить «своих близких». Кто-то подсказывает ему: «Этан. Подумай о нём. Ты ведь ему нужен». Мэтт ненадолго задумывается. Он внезапно вновь взрывается истерическим смехом. Голоса в недоумении: «Что это с ним?», «Совсем спятил», «Эй, почему ты смеешься?». Мэтт с трудом подавляет хохот. Он начинает рассуждать вслух:
– Я? Нужен Этану? – он вновь смеётся. – Это было так давно… Вы что, с тех пор как Этан вырос, я никому не нужен!
Он чувствовал себя не просто бесполезным, нет… Он был во вред и больше не мог себя терпеть.
Голоса вдруг замолкают. Очень подозрительно. Мэтт орёт:
– Что заткнулись?! – он подхватывает с пола пустую бутылку из-под виски и швыряет ее в стену – Вы все сдохнете вместе со мной!
Осколки падают на тускло-зеленый кафель. Голоса продолжают молчать.
Тогда Мэттью заносит лезвие над запястьем. Его рука трясётся:
– Это всё бессмысленно. Даже хуже.
Он не понимает, верит ли сам в то, что говорит. Мэтт шепчет: