Браслет из города ацтеков
Шрифт:
Это была хорошая жизнь. Зачем Лиска убежала от нее?
И что она делает сейчас?
– Та девочка, она была в чем-то виновата? – Лиска стерла слезу. Ей очень хотелось, чтобы он сказал «да», даже если это неправда.
– Нет. Она просто была. Мне жаль, что пришлось сделать с ней такое.
– Тогда почему?
Вась-Вася может проснуться. Спокойней надо, но у Лиски нет сил, чтобы справиться с собой. Она же слабенькая.
– Потому что она была рождена, чтобы стать невестой бога. И солнце показало мне
Зачем он рассказывает так подробно? Но Лиска ведь сама спросила. Он лишь исполняет ее желание.
– Колибри на обложках. Колибри на закладках. Колибри на запястье. Переводная картинка, которая как татуировка выглядит. Смешно. Я ей сказал, что эти птицы – неправильные. Она сказала, что тогда я должен показать ей правильных. И мы договорились о встрече. Она сама выбрала место. И место стало вторым знаком. Она пришла на встречу и приняла подарок. И знак был третьим. Она сделала татуировку, сама поставила печать бога на свое тело…
Пусть замолчит! Лиска не выдержит рассказа о том, как он снял с бедняжки кожу. Девочка любила тропических птиц. Это ведь не преступление? Конечно, нет. Это знак для безумца.
– Тебе страшно? Прости. Но лгать мне тяжело. Ложь не спасает. Еще я убил парня. Он был храбрым воином. И теперь он помогает солнцу. И дядю Пашу пришлось застрелить. Некрасиво так. Он в туалете был. А я испугался, что если промедлю, то уже не смогу. Он хороший человек. А я – урод.
Нет. И да. Его сделали таким. Но ведь те, которые умерли, не виноваты? Лиска не должна поддаваться на жалость. А что должна? Лиска не знала.
– Это из-за твоего брата? Я знаю, что он болен. Но ты не поможешь ему, убивая людей. Ты никому не поможешь…
– Тебе ведь помог, – возразил человек, которого Лиска любила. – Солнце уходит. Солнцу тяжело, особенно здесь. Я даю ему силы. Оно говорит со мной. Оно горячее. И скоро меня не станет. Человек не может долго стоять на солнце, даже когда он не совсем человек. Ты прости, птичка-колибри. Я знаю, что ты сейчас мучаешься вопросом, выдавать меня или нет. Я был бы благодарен, если бы ты подождала до утра. Я отвечу на твой звонок и скажу, куда приехать за мной.
– Если… если я подожду, ты убьешь еще кого-нибудь?
– Нет, – ответил он.
И Лиска поверила. Ей очень сильно хотелось верить этому человеку. Отключившись, она стерла с мобильника запись о звонке и вернулась в комнату. Лиска легла на кровать и уставилась в белый потолок. По потолку, словно по волнам, скользили белые блики луны.
Часы в углу начали отсчет.
Ягуар убрал мобильник в карман и шагнул под купол света. Где-то вверху, заслоняя небо, покачивался жестяной колпак фонаря. Он поскрипывал на ветру, и звук этот подстегивал.
Ягуар
До-ре-ми…
Ночь расшита серебром. Снег сыплется-сыплется, заметает следы.
Фа и соль. Два куста можжевельника с обындевевшими иглами. Очередной фонарь, на сей раз под крышей-козырьком. Освещенные ступени белы, как кость.
Или песок.
Ее голос еще звучал в ушах. Ей бы не понравилось то, что Ягуар собирался сделать. И врать нехорошо. Он же дал себе слово, что врать не будет.
Без необходимости.
Дверь отворилась беззвучно, и Ягуар улыбнулся: его ждали. Жрец был мудр и потому опасен. Ягуар не пойдет по прочерченному другим человеком пути. И, снова смешавшись с темнотой, он двинулся вдоль стены, приглядываясь к окнам. Одинаково темные, они отражали пустоту, в которой плавала луна – голова прекрасной Койольшауки. И четыреста подвластных ей звезд Уицнауна.
Выбрав окно, Ягуар поддел раму. Вскрыть оказалось просто. Сигнализация молчала. Горячий воздух вывалился наружу клубом седого пара, и Ягуар, втянув ноздрями запахи, чихнул.
По ту сторону окна была комната. Ковер погасил звуки шагов, белые орхидеи приветливо качнули цветами, подбадривая, и лишь маски со стен взирали печально. Но они не выдадут.
Темнота объяла и вынесла в коридор, под прицел мертвых взглядов. Ягуар выпрямился и расправил плечи. Он не боялся тех, кто ушел за грань. И он позволил себе отсрочку. Остановившись, Ягуар вглядывался в лица, старые и молодые, женские и мужские. Одни выражали удивление, другие – скуку, третьи – страх, четвертые – сочувствие.
Ягуар поклонился мертвецам.
Скоро их станет больше.
Он не знал, куда идти дальше, – проследить Жреца удалось лишь до этого места, – но подсказало само здание. Сквозь пустоту залов и тяжесть серых переборок оно протянуло руки музыки.
Играла скрипка.
Мелодия плыла и звала за собой. Ягуар подчинился. Есть ли смысл противиться судьбе?
Он спускался по лестнице, дыша химической вонью. Он слышал, как плачут струны под давлением смычка и тут же смеются, рассыпая звон золотых колокольчиков.
Койольшауки бы понравилось.
Эта дверь была приоткрыта. Полоска света выползала на площадку, чтобы замереть в тревожном ожидании. Ягуар вздохнул: стоило ли пытаться перехитрить Жреца?
Он толкнул дверь и вошел, готовый принять пулю. Однако ничто не нарушило скрипичную гармонию. И музыка побудила сделать следующий вдох.
– Что это играет? – спросил Ягуар, разглядывая человека, который знал будущее и не бежал от него. Он читал книгу и слушал музыку. И оставил дверь открытой.