Брат и благодетель
Шрифт:
– Нет, - сказала Таня.
– Что-то странное для папы, тетка ничего не поняла.
Ректор и Сергей Сергеевич переглянулись.
– Бестолковые эти тетки, - сказал Сергей Сергеевич.
– И моя дура. А подробней расспросить ее нельзя?
– Можно, - сказала Таня.
– Но мне кажется, вы ничего не добьетесь, она старая, и, действительно, как вы говорите, немного бестолковая.
– Жаль, - сказал Сергей Сергеевич.
– Танечка, - перейдя на ты, сказал ректор.
– Я бы очень тебя просил, если еще когда-нибудь подобное случится в твоей жизни, сразу ко мне, а теткам никаким не доверять.
–
– спросила Таня и тут же увидев недоуменное лицо ректора, спохватилась: - Вы простите, я не думала, что это так серьезно.
– А вам и не надо думать!
– огрызнулся Сергей Сергеевич.
– Вы несите и все.
– Ладно, - сказала Таня - А с этими вещами что делать?
– Сдайте, - сказал Сергей Сергеевич.
– Да, а сигареты там были?
– Нет, - подумав, зачем-то соврала Таня.
– Как - нет?
– возмутился Сергей Сергеевич.
– Что они там, с ума посходили, в самом деле?
– Сигарет не было, - теперь уже твердо сказала Таня.
– Сегодня же к вам придет человек. Все ему и отдайте. Все вещи до единой. И сигареты поищите. Должны быть.
37
Всем вместе он рассказывал про орден, это была парадная сторона жизни, орденом любовались, ахали, держали в руках; им - жене и дочке, когда все уходили, - на полу, в спортивных штанах, по каналоармейской привычке голый до пояса, в тюбетейке, тоже привезенной оттуда, говорил правду.
– Папка, ты ведь мог и не вернуться, правда?
– Как это?
– не понимал он.
– Я же вернулся.
– Многие не возвращаются.
– Ко мне сказанное тобой отношения не имеет, я мимикрирую и эти способности постараюсь передать своей дочке...
" -... Вы зачем подали заявление в партию?
– орал следователь. Поиздеваться хотели? Кто вам предлагал вступить?
– Я не умею издеваться.
– Вы зачем о своем происхождении в первой строке написали? "Я - сын жандармского полковника". Это что - не издевательство? Кто вас просил?
– Но это правда.
– Ах, правда?"
И мордой меня об стену! "Хорошенькое начало," - думаю я. Кровь на стене, кровь из носа.
" - Не надо со мной так, - говорю, - я все подпишу, без мордобоя, давайте бумагу.
– То есть, как это все подпишете?
– он опешил просто.
– Я же вам еще обвинений не предъявлял.
– Все подпишу."
И подписал, не читая, - и то, что химзавод взорвать хотел, и то, что Мишка меня еще в Тифлисе в шпионы завербовал, и то, что рассыльный в "Ревизоре" на горца похож, - усы, бурка (это их особенно раздражило), и разговоры мои с труппой подлые, я даже, грешным делом, подумал: может меня кто из своих посадил? И я уверен, что это гениальное решение мне Бог подсказал.
– Ну, что ты говоришь?
– возмутилась Наташа.
– Подумай только, тебя четыре года не было!
– Но я здесь, с вами! Ваш папка - хитрый! Я мог исчезнуть когда-нибудь навсегда, но я здесь! Не может быть, чтобы эта чаша кого миновала, значит, и меня тоже, но я здесь!
– Ничего не понимаю!
– сказала Наташа.
– Все зависит от инстинкта жизни, - сказал он, целуя Наташу.
– И потом - я хитрый как Одиссей, я не Игорь, я Одиссей, ты - Пенелопа, а ты, Танька, как его
– Телемак, - мрачно сказала Таня.
– Именно, он! Нет путешествия, из которого я бы не вышел живым, а лучше самому напроситься, чем тебя попросят, опередить события, пока материала не набрали. Хитроумная вещь! Я все признал, никого за собой не тащил, все на себя взял, приговорили меня к расстрелу.
– Папочка!
– всхлипнула Таня.
– Если страшно, рассказывать не буду.
– Расскажи, все расскажи!
– Все честь честью, приговорили, повели, а в конце коридора втолкнули в карцер, я карцер знал уже, сидел один раз, и очень удивился: неужели я что-то не рассчитал и они меня перехитрили, зачем карцер, когда убивать ведут, или теперь расстреливают в карцере?! А они, оказывается, отменили расстрел в последний момент, какое-то распоряжение, разнарядка пришла или сами пожалели, они люди, тоже пожалеть могут, а может быть, на них впечатление лекция моя произвела и рука не поднялась меня расстреливать.
– Какая лекция?
– спросила Наташа.
– Они тебя еще до ареста знали?
– Я попросил в виде последней просьбы приговоренного разрешить мне как дипломированному юристу и режиссеру поговорить со всем следовательским отделом о способах ведения следствия. Я им сказал: "У меня очень большой стаж общения с людьми, я много сумел от них добиться, мне бы хотелось поделиться с вами этим опытом."
– Папка, ты врешь!
– Ну, конечно же, врет!
– закричала Наташа.
– С самого начала, а мы дуры!
– Умей я так врать, за мной бы никакому Мейерхольду не угнаться! Нет, правда, собрали для меня следователей, им же тоже развлечься хочется, я им и говорю: "Прежде всего не бейте, никогда не бейте, человек от боли тупеет, а вам показания непосредственные, живые нужны, он ведь и так ваш, зачем же об этом напоминать? Посочувствуйте, что можете для него при чистосердечных показаниях что-то сделать, излишней сентиментальности тоже не надо, просто попросите рассказать о себе и слушайте внимательно, не то, что вы услышать хотели, а все слушайте, со всем вниманием, не притворяйтесь, потому что говорить ему хочется, а с кем здесь, кроме вас? И тогда вы такое услышите, что у вас волосы дыбом встанут, он, человек, почувствует, что вам по-настоящему интересен, и захочет еще интереснее быть, потому что вы следователи, власть, а человек перед властью всегда интересничает, ищет в себе что-то отличное от других, а когда не находит, то выдумывает, просто так, оговаривает себя, непонятно ради чего, ради впечатлений, что ли? Сам себя боится, а наговаривает. Запоминайте, если надо, меняйте свои планы, шейте другое дело, но только не бейте, главное, не бейте, унизите - ничего не добьетесь!
– Папка, ты хитрый?
– прижимаясь к отцу, спросила Таня.
– У-у-у, хитрый, - сказал он.
– И подлый. Я ведь плел все, что в голову придет, хотя в чем-то был безусловно прав. Много я таких истин им наговорил, проявил интерес к их, так сказать, деятельности, понравилось, пожалели, что срок знакомства такой короткий, и повели на расстрел.
– Папка, что ты чувствовал, когда тебя вели на расстрел?
– осторожно спросила Таня.
– Не поверите!
– Нет, ты скажи, скажи!