Братик
Шрифт:
Артемий Васильевич вылез из сонной одури и глянул на истязателя несовершеннолетних. Этот гад раскрыл тяжёлые шторы, что не пропускали свет и теперь через два небольших оконца слюдяных в опочивальню проникали крохи света, ещё свет лился из полуоткрытой двери. Истязатель был монахом. Старым совсем. Седая борода и клочковатые седые волосы, высовывающиеся из-под скуфейки, она же ермолка или тюбетейка.
Священник протянул ему какую-то одежду тёмно-зелёного цвета и на шаг отошёл от кровати. Из-за него вышел второй священник, у этого тоже тряпки в руках. Он поманил Борового рукой к себе и трясонул одеждой в руке. Рот открывался, но звуков, понятно, не было. Не тянули эти двое на воспитателей художника эль-Мундо, не освоили язык жестов.
Артемий Васильевич вылез из кровати, и второй священник, помоложе первого, стал стаскивать с него ночную рубаха. Холодно, блин. Но замёрзнуть Боровой не успел, на него натянули
После чего из-за спины первый священник достал настоящую узбекскую тюбетейку, красную с вышивками — тафью. Названия Артемий Васильевич знал. У него в музее был манекен в борскую одежду того времени наряжённый и редким посетителям Боровой рассказывал, как что называется.
Последними на него натянули монахи, путаясь в рукавах и штанинах, шёлковые портки и сапоги из сафьяна с кожаной подошвой и даже уже с каблуками, на которых виднелись металлические подковки.
Событие шестое
Переходы. Непонятные, запутанные. То вверх, то вниз. То даже по улице, правда, ненадолго, привели троицу из двух монахов… Или дьяков? И глухого мальчика уже совсем на улицу, где стояла собачья будка, обтянутая красной материей.
Боровой подошёл к ней и застыл. Тогда тот священник всё же, что помоложе обвёл его, взяв за руку, по другую сторону этого приспособления. А там дверца оказалась. Монах или кто его знает, кто, открыл дверцу и чуть не силой, явно торопясь, засунул туда Артемия Васильевича.
Оказалось, что это сани такие на коротких полозьях, которые Боровой просто за балки принял. Привели лошадь и довольно споро запрягли в этот возок. А потом метров триста они ехали. Сани при этом тащились по грязи. Снег кое-где грязно-белыми горками лежал. Видимо выпал, а теперь почти растаял и остался только в тени.
Когда сани остановились, тот же монах, видимо рядом шёл, открыл дверцу и за руку вытащил Василича из возка. Этот собор или храм видно было чуть и с того места, где его в возок посадили. Побелен известью и как все древнерусские храмы неказист. В Кремле Артемий Васильевич был и не узнать Архангельский собор было трудно. Это теперь уже точно подтвердило Боровому, что он в Москве, в Кремле, и с вероятностью в девяносто процентов попал в тело глухонемого княжича Юрия. Собор построен насколько он помнил в начале шестнадцатого века. И других высокосидящих на иерархической лестнице глухонемых кандидат исторических наук Артемий Васильевич Боровой не знал в этом времени. А видно было, что собор построен не так давно. Ничего нигде пока не сыпется и не отваливается. А окна на втором этаже даже стеколками цветными, а не только слюдой, посверкивают.
Только он вышел из кибитки этой красной, как заголосили колокола. Громко и противно, ну наверное. Артемий Васильевич всегда недоумевал, как кому-то это может нравиться. Ах, серебряный звон, ах, голоса ангелов. Ах, малиновый перезвон. Это гадость, вкручивающаяся в мозг. Хочется заткнуть уши и оказаться от этого места как можно дальше, чтобы дать голове роздых. Что за дурь должна быть в голове, чтобы это нравилось?!
К счастью, он сейчас глухой и колоколов не услышал. Есть и хорошие моменты в глухоте. Зато увидел. Монахи задрали головы и начали креститься. Чтобы не спалиться в первый же день, Боровой с небольшим запозданием перекрестился троекратно и отбил поклон, повторяя действие сопровождающих.
Его тут же схватил молодой монах за руку и потащил в собор, там подволок, продираясь через толпу толстых мужиков в шёлковых шубах и горлатных шапках, что они в руке держали, и дотащил до амвона почти, где и плюхнул на колени рядом с высоким юношей. Тот оторвался от бития поклонов и махания рукой в крестном знамении и доброй улыбкой подбодрил глухонемого… братика. Ну, точно будущий Иван Грозный. Нет, не похож на картины, даже усов нет, не то что бороды. Тёмные кучерявые волосы, довольно скуластое лицо. А только никто другой это быть не мог. И если Юрию по ощущения лет одиннадцать — двенадцать, то Ивану Васильевичу сейчас… Тринадцать?
Между тем действо продолжалось с проповедью выступил диакон, наверное, не силён Артемий Васильевич в церковной иерархии. Может это и сам митрополит Макарий. А Артемий Васильевич читал, что он редко кого обличал с амвона, келейно дела предпочитал обделывать. Эх, послушать бы, что он говорит. Может уже началась травля Шуйских? Или рано. Вроде, голый Андрей Михайлович по прозвищу Честокол, забитый псарями, пролежит два дня во дворе на снегу. Так в учебниках написано. Снега пока нет. А ведь Андрей Шуйский — это дед Шуйского Василия. Царя. Если детей Андрея в Сибирь отправить, то может и смуты не будет? Сыну Ивану сейчас? Ну, лет десять — пятнадцать. Нужно попробовать избавиться, отправив туда, откуда тяжело будет вернуться и царём стать.
Глава 3
Событие седьмое
Нет в мире ничего противней богослужений в храме. Даже звон колоколов менее противное действо. С чем сравнить можно? С пыткой. Духота, вонь чесночная и перегара, вонь от потных тел. А пуще всего чудовищная, вызывающая позывы рвоты, вонь от конского пота, что исходила от сотен людей, набившихся в храм. Нудный малопонятный голос священника прямо над ухом ещё бесил сверх всяких сил. Нет. Этого голоса Артемий Васильевич не слышал. Воспоминания заменяли, был как-то на экскурсии в храме, где шло богослужение. Вот накладывал сейчас воспоминания на картинку. А под конец просто воздуха стало не хватать, весь кислород паства выжгла в храме. В результате княжич Юрий Васильевич сомлел и грохнулся в обморок. Так и тут не сразу подхватили и вынесли его на свежий воздух. Там пытались, не прерывая службы, в чуйства привести, по щекам хлопая и тряся, как куклу матерчатую. Если до этого к службам таким Артемий Васильевич относился почти индифферентно… Есть раз они и там народ присутствует, значит, это им нужно зачем-то. Свобода совести в государстве. Хочешь — верь. Нравится мучаться в духоте и в обморок падать — пожалуйста. Хочешь после десятка человек целовать крест или икону и заражаться холерой, чумой, сифилисом или спидом, да ради бога. Если ты идиот, то этого не исправить. Целый граф Григорий Орлов Екатерине понадобился, чтобы в Москве это целование пресечь при эпидемии чумы. А ведь люди шли заражать других и заражаться именно в храмы, и попы, сами уже заражённые, совали чумные кресты и иконы здоровым и больным. Тысячи жизней на долгогривых. Если есть АД, то эти священники должны там оказаться. При этом ведь доктора знали, как пресечь. Просто нужен карантин и нужно отделить людей друг от друга, чтобы не заражать новых. Но разве священники будут слушать докторов. Раз человек заболел, то это бог на него болезнь наслал. Нужно не лечиться, а молиться. И главное — жертвовать храму или монастырю всё имущество, зачем оно тебе на том свете?! В гробу нет карманов. И вообще, понимание того, что больной придёт в храм и последнее отдаст, тысячу лет подвигало церковь бороться с медициной. Только за это все священники до единого сейчас в Аду сковороды лижут. Ну и за то, что обманывали людей.
А с астрономией зачем боролись церковники? Ведь должны быть в аду священники, заставившие Галилея от Гелиоцентрической системы мира отречься. Гордыня их обуяла.
Почему не придумать религию, где благом будет прогресс, раскрытие тайн мироздания? Дудки, темные, забитые, отчаявшиеся быстрее придут в храм за призрачной помощью и принесут лжецам священникам последнее. И богатые тоже придут за деньги купить индульгенцию. Не, не, это у них у папистов. Ну, да чем строительство часовни или даже храма нагрешившим купцом от индульгенции отличается? Конечно — названием!