Братик
Шрифт:
Так вот, если раньше Артемий Васильевич просто отмахивался от богослужений. Пусть идёт туда кто хочет или кому нужно, то теперь твёрдо решил, что нужно сделать всё, чтобы этой пытки избежать. Мазохизм — это заболевание.
Выволокли, наконец, княжича Юрия на свежий воздух и отнесли на руках потом, как глаза открыл, в Кремль назад. Не стали в собачью будку совать монахи, так отнесли. Взвалил на плечо его, как куль лёгкий, тот молодой здоровенький монах, что помогал ему одеваться, и отнёс в палату в Кремле, где и усадил недалеко от печи на широкую лавку.
Минут пять потребовалось Артемию Васильевичу, чтобы продышаться, проплакаться… А слёзы сами из глаз бежали и бежали. Не навзрыд плакал, а просто
Возможно, не так и страшно в храме… Ведь говорят, же если одно из чувств у человека не работает или сильно подавлено, то больше достаётся другим. Нет слуха — развилось обоняние. А обоняние со вкусом связано, ещё и мучаться придётся, глотая кашу на прогорклом масле.
Вот и сидели они у стены тёплой жалея себя, попаданец, представляя, что эту муку с молитвами ему теперь до конца жизни терпеть и глухой мальчик в очередной раз потерявший сознание от вони и отсутствия кислорода.
Сидел Боровой с закрытыми глазами и не видел, как подошёл к нему тот самый юноша с каштановыми чуть вьющимися волосами, что он принял за Великого князя Ивана Васильевича. Услышать, как тот подходит и заговаривает с ним, пытаясь утешить, Юрий не мог, а глаза закрыты. И первым как раз запах его из ступора этого вывел. Тот самый противный запах ладана. И не с царством небесным он у Артемия Васильевича ассоциировался, а со смертью. Как запах пихты с покойником. Ну, или как коньяк с клопами.
Юрий открыл глаза и увидел брата. Тот улыбнулся одобряюще, сел перед ним на колени и, обняв, прижался. Нда, Грозный, прозванный за жестокость Васильичем?! Боровой непроизвольно вытянул свои ручонки и обнял брата. И тепло в груди стало и даже запах ладана перестал смерть предвещать. Нет, не стал запахом надежды и веры, просто отступил.
— Брат, — попытался произнести мальчик, и как мог вложился в это действо Артемий Васильевич.
Что услышал Иван Боровой не знал, но тот резко отдёрнулся от Юрия и уставился на него округлившимися широко-распахнутыми серыми глазами.
Событие восьмое
Игра Ивану явно понравилась. Он, гримасничая, показывал младшему брату, как нужно произносить звуки.
— А! — брат широррррроко открывал рот и дышал чесноком на Артемия Васильевича.
Боровой игру поддержал. Распространённое выражение, что герою кучу роялей в начале книги выдали, тут ещё утром попаданцу казалось издевательством. Точно целых два рояля. Огромных таких. Первый чёрный Стейнвей (Steinway Sons Limited Edition) — глухота. Второй белый Бехштейн (C. Bechstein) — немота. Но это утром. А вот сейчас, когда на него десятки глаз смотрели разодетых в парчу, меха и шелка людей, заросших волосом и бородами аки медведи, Боровой начинал понимать, что это не судьба, бог, провидение, высший разум или инопланетяне над ним поиздевались, запрятав его душу или сознание в тело немощного глухонемого мальчугана. Нет, дудочки. Это в самом деле рояли. А ну как вон в братца старшего его бы сознание закинули. Язык-то сейчас совсем другой. Изучая чуть более позднюю эпоху, во время написания диссертации про Марию Нагую, последнюю жену вот этого кривляющегося братика, Артемий Васильевич перелопатил в библиотеках тонны материалов на том языке, что сейчас в ходу. Кое-что понятно, но есть целые куски текста, с которыми пришлось и к старшим товарищам обращаться и к филологам даже идти, а один раз и в семинарию наведаться. Куча слов трансформировалась
Как бы он сейчас начал на этой мове говорить. Вот бы и кердык. Бес в князя вселился. Лжедмитрия за меньшее грохнули. Не спал после обеда. Правда ещё и постов не соблюдал, ел мясо и в среду, и в пятницу, так ладно бы мясо, этому отмороженному телятину подавай. Телятину на РУСИ! Грех. А ещё этот придурок носил короткий польский кафтан и у него штаны — портки было видно. Нет, так настоящий русский царь вести себя не может. Портки народу показывать — виданное ли это дело.
А с немого какой спрос?! Если он научится говорить… Ведь большинство глухих немы, потому что не знают какие звуки произносить. Их не научили просто говорить. Если слышащие люди мыслят словами, то глухие образами. И этот образ как переделать в звуки, если ты их не слышал никогда. В двадцать первом веке методики появились и глухих учат говорить с помощью картинок и букв. Как-то попадалось Артемию Васильевичу несколько таких роликов в интернете. Прошёл по какой-то ссылке и случайно на такой ролик попал. Решил полюбопытствовать. И там глухая девочка вполне сложные слова с рычащими и свистящими согласными произносит.
Так ему легче. Он знает, как надо говорить. Только натренировать горло. Это как в «Двух капитанах» у Каверина. Нужно просто не лениться и нужен вот такой братик, чтобы в случае неверно произнесённого звука хватался за голову и начинал гримасничать, показывая, как нужно правильно рот открывать, куда язык девать и как губы складывать.
Артемий Васильевич старался. Насколько он понял, короткие слова с повторяющимися слога у него даже почти получались. Мама, баба. При этой самой «бабе» Боровой выделил седую почти женщину в дорогих одеждах, что тоже рядом крутилась. Продолжая гримасничать, он пытался вспомнить, а что он знает про бабку Ивана и Юрия Васильевичей. Какая-то сербская княжна из не очень родовитых? Анна. Анна точно. А вот отчество? Сербское. Знал ведь. Она фигурировала в его диссертации вскользь. Стефановна!
Анна Стефановна Глинская, по некоторым источником — воспитательница вот до сего времени Ивана. Потом обвинят бабку в пожаре 1547 года, но она останется в живых, а вот её сын тёзка полный его тушки — Юрий Васильевич, в честь которого его, кажется, и назвали будет восставшим людом убит.
Вдруг все замолчали и стали кланяться, осеняя себя знаменьями. В золочёных парадных ризах в палату, где все учили немого говорить, вошёл высокий старик. Ну, уж этого персонажа Артемий Васильевич знал отлично. Полно ему времени уделил в диссертации — митрополит Московский и всея Руси Макарий.
Митрополит эдаким ледоколом прошёл сквозь толпу бояр и прочих любопытных и остановился перед Иваном. Тот радостно с сияющей такой улыбкой на лице стал рассказывать Макарию видимо про чудо-чудное, что немой братик заговорил. Потом Великий князь подскочил к Юрию и прокричал ему какое-то слово в лицо. И ткнул пальцем в Макария, мол, давая, братан покажи этому!
Боровой решил, что выделываться не стоит. Макарий, если верить историкам, человек полезный, именно вот сейчас начинает положительно влиять на Ивана.
— Баба! — попробовал произнести попаданец и по счастью, что просто разлилось на физиономии брата понял, что произнёс вполне членораздельно.
— Мама! — попробовал снова Артемий Васильевич и Иван просто подпрыгнул от радости.
— Баба! — повторил Боровой и ткнул пальцем в Анну Глинскую.
Ну, это видеть надо. В миг из старой злобной покрытой морщинами тетки проступили черты красивой и не такой и уж старой княгини.
— Брат! — Юрий указал на Ивана.
Тот закрутил головой и показал губами и клыками, как рычать надо.