Братик
Шрифт:
А он сам может помочь? Да, чёрт его знает! Но попробовать можно. Нужно только освободиться от опеки Ивана. Уехать из Москвы. Куда? Так он князь Углицкий, и ещё куча городов отписана ему отцом. А по диссертации его выходило, что сейчас его вотчинами и особенно Угличем, где потом будет жить Мария Нагая с царевичем Димитрием, как раз Шуйские и распоряжаются, забирая с них все налоги и грабя купцов и ремесленников, холопя их.
Получалось, как ни крути, что низложение Шуйских в его прямых интересах.
Началась для Юрия революция с того, что в его комнату, где он опять как раз отжимался, влетел расхристанный красный и орущий чего-то Иван. Брат схватил его за отворот кафтана и рывком приподнял с пола. Потом порывисто обнял, прижался к нему и, отстранившись
Они по переходам почти бегом выскочили, не одевшись, на улицу, и Иван потянул брата, не попадающего в его широкие шаги и запинающегося иногда, мимо того места, где в будущем Царь пушку и Царь колокол поставят, к Курлятным воротам. Сейчас ещё никакой Красной площади нет. Это место называется Пожар. Не так давно тут все лавки сгорели, а скоро в 1547 году вся Москва сгорит дотла. Выбежали они на неё в районе будущего Исторического музея. Там толпа собиралась. Вернее, толпа там уже и так была приличная, но увеличивалась прямо на глазах. Воины, что спешили вместе с ними, врезались в людей грудью своих коней, и как ледокол рассекли толпу зевак. Следом за этими всадниками и они с братом добрались, наконец, до двойных Курлятных ворот. Метрах в десяти от них на земле лежал ещё живой человек в одних портках, босой и его избивали тонкими палками и плетьми с десяток человек. Эти тонкие палки, насколько знал Боровой, и называется батог. От слова бат — палка. Однокоренное слово «бить». Потом Пётр переименует в шпицрутены.
Человек ещё вздрагивал временами, особенно если ему прутом прилетало по голове. Но долго это не продлилось, вскоре человек перестал дёргаться. А люди в красных кафтанах продолжали молотить человека палками и кнутами.
Можно было не спрашивать у Ивана, кто это. И без того ясно. Это тот самый Андрей Михайлович Честокол Шуйский. Честокол он потому, что его брат Иван — Плетень. Ну, или наоборот. Обычай такой братьев по образу другого брата называть. Всё, как в летописях и воспоминаниях иностранцев. Сейчас псари по приказу Ивана забили главу боярской Думы.
И с сегодняшнего дня власть Шуйских в стране пошатнётся, и к этой самой власти придут Глинские. Но ненадолго. Вскоре уже Иван будет венчаться на царство. Несколько лет осталось. А следом пожар 1547 года и восстание в Москве, где убьют одного из Глинских москвичи, и где выживет бабушка и второй Глинский, но влиять на Ивана уже не будут.
Артемий Васильевич чуть отошёл от брата, тот прыгал, радовался смерти Андрея Честокола, орал чего-то и брызгал слюной в ухо Юрия. Рядом с телом Шуйского стояло двое дядьёв, их Боровой уже знал, а со старшим даже играл в шахматы. Князья Михаил и Юрий Васильевичи Глинские подзуживали псарей, заставляя тех колотить батогами уже явно мёртвого регента. Вскоре по их наветам и по указанию хлебнувшего крови Ивана убьют, казнят и сошлют в монастыри всех сподвижников Шуйских. Фамилий и должностей Боровой не помнил, но среди них и регенты будут. Тут ведь что интересно, Семибоярщиной будут называть время правления бояр во время Смуты. А вот про эту семибоярщину даже в школьных учебниках не упомянут. А по завещанию Василия третьего опекуны Ивана так и назывались. Ну, почти так, по завещанию до совершеннолетия Ивана державою должен править опекунский совет или если точно по тексту «седьмочисленная» боярская комиссия.
Юрий поёжился и дёрнул за рукав гримасничающего старшего брата.
— Холод! — прокричал он, стараясь перекричать вой, плач и гогот толпы.
Иван не сразу понял, что-то продолжал говорить, смеясь, но потом до него дошло. Он через голову сдёрнул шубу с кого-то из бояр, а не с кого-то… Этого боярина Артемий Васильевич узнал уже. Это был дворецкий — князь Иван Кубенский из партии Шуйских. В памяти мелькнули воспоминания. Вроде бы вскоре Иван его казнит. Хотя, мог и ошибаться. Диссертацию он писал чуть не тридцать лет назад, и фамилии из памяти
Накинув на брата шубу с боярского плеча, Иван подхватил Юрия и потащил за собой назад в хоромы, продолжая смеяться и что-то говорить.
Расправа над Андреем Шуйским на Борового особого впечатления не возымела. Ну, во-первых, он о ней знал. А во-вторых, и сам уже думал, как всех Шуйских извести. Сыну Андрея сейчас лет десять, и его сын — Василий станет царём, устроив переворот. Может его и отправили сюда, чтобы Смуты не допустить и разделаться с Шуйскими?
Событие четырнадцатое
Ничего не поменялось. Для Юрия ничего не поменялось. Он приготовился мысленно к этим переменам… Каким? А кто его знает. К убийствам? К смене власти? А как она меняется? Но ничего не произошло. Шуйские оставшиеся — оба Ивана со старшей и младшей ветви были в Кремле, ездили к полкам во Владимир и… хрен его знает куда. Нет, наверное, об этом говорили, но читать по губам во время разговора у Юрия пока получалось плохо. На твёрдую единицу. С Иваном лучше, тому уже не приходилось артикулировать по нескольку раз каждую букву. Иногда и слово с первого раза получалось угадать. Ну, а отдельные слога и буквы всё чаще и чаще.
И у самого говорить получалось видимо лучше. Себя-то не услышишь, но импульсивный старший брат, всё реже закатывал глаза и хватался за голову. Из этого можно было сделать вывод, что речь его тот понимал. Этот же вывод можно было сделать и из разговоров с бабушкой — сербкой. Анна Глинская перестала трясти головой и ржать. Та ещё из неё была воспитательница.
И митрополит Макарий, раньше глядевший на младшего Васильевича, как на диковину какую, теперь даже беседы с ним вёл. Ну, про диковину — это понятно. Методик обучения разговаривать для глухих нет, а значит и нет ни одного глухого, кто не мычит, а говорит. Да, тот же художник испанский Хуан Фернандес де Наваррете ведь у монахов, давших обет молчания, не говорить выучился, а языку жестов.
Вспомнив о художнике, Артемий Васильевич где-то в конце второго месяца пребывания в этом времени попросил митрополита выделить ему учителя художника. Нет, он отлично понимал, что иконописцы — это не совсем художники, но там и травники есть и те, кто одежды рисуют, как-то эти тоже называются, ну и научиться лица рисовать тоже не так и плохо.
В Туле, где прошло детство Борового, он два года ходил в художественную школу. Школа была четырёхлетняя, но семья переехала, отец был военным и в маленьком военном городке, куда они попали, такой школы не было, а до ближайшего большого города Калуги было километров под пятьдесят. Так что рисовать особо Артёмка не выучился, ну, если жизнь второй шанс дала, то почему бы не попробовать. Задатки явно были, раз его в художественную школу приняли.
Макарий иконописца привёл, причём не простого. Как понял Боровой — это был внук того самого Дионисия. Того что восстановил «Богоматерь Одигитрию». По истории Артемий Васильевич помнил, что у Дионисия были сыновья, но вот имён не знал. Этот был Василием и говорил, что отца звали Феодосием.
Чуть не так, ни Макарий, ни Василий этот ему понятно ничего не говорили. Общение с людьми теперь происходило так. Они ему писали, а Боровой в ответ говорил. Так и узнал он имя внука легендарного иконописца. И надо отдать Василию Феодосиевичу должное, он умел рисовать. Ведь на Руси сейчас не только лики рисовали, но и сценки всякие. И даже понятие перспектива им была не чужда. Вот этого Василия бы отправить к Тициану учиться, а потом здесь школу создать. Ну пока у него только один ученик. Друг друга учили. Канон будь он не ладен. Все же видели младенцев. У них пропорции тела и головы другие, тем не менее младенца Иисуса принято рисовать с игрушечной головкой. Канон.