Братство талисмана
Шрифт:
– Не знаю. Рассказывали многое, но, может быть, все неправда.
– Но часовня есть, – проговорил Конрад, – значит, разрешено было ее поставить.
Дункан поднялся по трем темным ступеням к дверям часовни и вошел внутрь. Часовня была крошечная, вроде домашней, всего по одному окну с каждой стороны, с низкосортными цветными стеклами, шесть скамей, по три с каждой стороны узкого прохода. А на алтаре…
Дункан в ужасе остановился. Во рту стало горько и сердце сжалось при виде распятия, висевшего за алтарем. Оно было вырезано из целого куска дуба, и сам крест, и фигура
Дункану показалось, что его ударили по лицу. Он с трудом держался на ногах, колени подгибались. Он сам удивился реакции на это надругательство и кощунство: ведь он не был ревностным христианином, не был ни набожным, ни благочестивым. Но теперь он, рискуя своей головой и головами других, выполнял дело церкви.
Распятие было предметом издевательства, взрывом языческого хохота, насмешки над верой, зубоскальства и, вероятно, ненависти. Враг насмехался над тем, что не мог победить.
Конрад говорил, что часовню, видимо, разрешили построить на языческой земле, но при виде этого возник вопрос: почему разрешили? Тогда перевернутое распятие имело причины.
Много лет назад пришли люди от имени Христа, воинствующие люди, намеревавшиеся вбить христианство язычникам в глотку, и построили часовню. И вот теперь шутка обернулась против них, и часовня стала посмешищем.
Он услышал за спиной хриплый вздох: вошли Конрад и Эндрю, увидели распятие и на мгновение задохнулись от ужаса.
– Насмешка, – прошептал Дункан, – живое издевательство. Но господь выдержит это, сочтет пустяком.
Часовня была чистой и ухоженной. Не было никаких признаков разрушения временем. Ее недавно подметали, и все было в хорошем состоянии.
Они медленно пятились к двери. На ступеньках, сьежившись, сидела Мег.
– Вы видели? – Спросила она.
Дункан молча кивнул.
– Я не знала, что мы идем к этому месту. Кабы знала – сказала бы вам, остановила бы.
– Ты знала, что здесь?
– Только слышала.
– И ты не одобряешь этого?
– Зачем мне одобрять или не одобрять? Я ни с кем не ссорилась. Но я не хотела бы, чтобы вы это видели. Я ем ваш хлеб, еду на вашей лошади, ваша большая собака не рвала на куски моего тела. Вы не рубили меня мечом, высокий человек помог мне встать и подсадил на лошадь, даже этот прокисший отшельник угостил меня сыром. Могу ли я желать вам вреда?
Дункан наклонился и погладил ее по голове.
– Ладно, бабушка, переживем.
– Что будем делать? – Спросил Эндрю.
– Проведем здесь ночь. Мы устали за день и дальше идти не можем. Нам нужно поесть и отдохнуть.
– В этом месте я куска не проглочу, – сказал Эндрю.
– А что делать? Идти на холмы? Продираться в темноте через лес? Мы не пройдем и мили.
Говоря это, он про себя думал, что они с Конрадом ушли бы, оставили бы это проклятое место позади. Могли бы идти всю ночь, если понадобится, лишь бы уйти подальше от часовни Иисуса-на-Холмах. Но ноги Эндрю подкашивались от сурового обращения, какому они подвергались, а Мег, хотя она
– Я схожу наберу топлива для костра, – сказал Конрад. – И я слышу, как справа журчит ручей.
– А я принесу воды, – вызвался Эндрю.
Дункан посмотрел на него, зная, сколько храбрости нужно отшельнику, чтобы идти одному в темноте. Он подозвал Дэниела и Бьюти, расседлал и развьючил их. Бьюти прижалась боком к Дэниелу, и тот, казалось, был рад, что она рядом.
«Они оба, – подумал Дункан, – знают, как и мы, что здесь неладно.» Тайни без отдыха сновал вокруг, подняв голову, чтобы уловить запах опасности.
Конрад развел костер, и они с Мег готовили еду. Свет костра падал на белые стены часовни.
На западном холме завыл волк, другой ответил ему с севера.
– Кто-то из тех, кого мы видели днем, – пробормотал Эндрю.
Узкая долина ночью стала влажной, навевала чувство страха. Опасность шла по ней на мягких лапах. Дункан подумал, что предчувствие опасности, возможно, вызвано зрелищем поруганного распятия, но, может, появилось само по себе.
– Мы с Конрадом будем нести сегодня двойную вахту, – решил он.
– Вы опять забываете про меня, – обиделся Эндрю. Но в его голосе Дункану послышалось облегчение.
– Мы хотим, чтобы ты и Мег отдохнули, – пояснил он, – потому что завтра предстоит долгий путь. Мы выйдем как можно раньше, еще до окончательного рассвета.
Он стоял у костра и глядел в темноту. Два раза ему показалось, что он видит какое-то движение за кругом света, но каждый раз он думал, что это воображение, обостренное страхом, который он скрывал от других, но не мог скрыть от себя.
Изредка выли волки, причем со всех четырех сторон, но все еще издалека. Волки, похоже, не двигались. «Они могут прийти позже, – думал Дункан, – когда наберутся храбрости и когда вокруг костра все успокоится.» Впрочем, что им бояться волков: Дэниел и Тайни живо разгромят их.
Дункану снова вспомнились зубастая пасть, горящие глаза, намек на лицо, которые он видел прошлой ночью. И злобная змея, возникшая из черного болота.
Мег позвала его ужинать, и они уселись вокруг костра. Эндрю, хоть он и утверждал, что не проглотит ни кусочка, отдал должное ужину. Немного поговорили, но никто не заикнулся о том, что они видели в часовне. Все как будто старались об этом забыть.
«Но, – думал Дункан, – это не та вещь, которую легко выкинуть из памяти. Насмешка, но не только. Ненависть.» Ненависти было столько же, сколько насмешки. И это было непонятно.
В древние времена языческие боги имели право ненавидеть новую веру. Стоп: он вроде бы допускает, что языческие боги существовали и теперь существуют. Христианину негоже так думать, укорял себя Дункан. Истинный христианин приписал бы их всех к аду и отрицал бы, что они когда-нибудь были здесь, на земле.
Но с такой точкой зрения Дункан не мог согласиться: их надо рассматривать, как всегда присутствующих врагов, тем более здесь, в разоренных землях.