Братья Sisters
Шрифт:
— Варм умер, — сказал я братцу.
— Спать что-то хочется, — ответил он.
И что вы думаете? Он лег и заснул.
Глава 59
Варма я похоронил утром, рядом с Моррисом. Хоронил в одиночку — Чарли помогать не стал, просто сидел рядом и мозолил глаза.
Свою единственную сумку Варм при жизни набил до отказа записками. Я пролистал их в поисках формулы, но так ничего и не понял: не потому, что не знаком с химией и прочими науками, просто писал Варм как курица лапой.
Наконец я сдался, положил записки
Палатка осталась стоять неразобранной, костер по-прежнему курился. Обернувшись на лагерь, я подумал: вожаком мне не быть, но и командовать собой далее не позволю. Хочу управлять только собственной жизнью, сам себе стану хозяином.
Чтобы конь Варма и мулы не умерли с голоду, я отвязал их. Лошадь не тронулась с места, зато мулы посеменили за нами. Я выстрелил поверх их голов — бедные животные бросились наутек, вниз по реке, до того резво перебирая копытами, что вместо коренастых ножек я теперь видел размытые пятна. Не заклейменные, эти скотинки кому-нибудь еще пригодятся.
Следуя северо-западной тропой, мы добрались до отеля Мейфилда за три дня. По дороге почти не разговаривали, а если и случалось общаться, то беседовали мы учтиво и вполне дружелюбно. Братец, наверное, прикидывал, чем станет промышлять остаток жизни. О том же задумался и я. Вспомнив события недавних дней, решил: если это задание и правда последнее, то конец карьеры выдался поистине впечатляющий. Надо непременно навестить матушку, если она, конечно, еще жива. Я стал представлять, как возвращаюсь к ней, прошу извинить. Даже придумал несколько фраз, с которых начну. И постоянно в моем воображении матушка прощала меня, обняв за шею кривой рукой и целуя в щеку над щетиной.
Мысли о возвращении успокоили меня, и дорога до Мейфилда, несмотря на все пережитые злоключения, выдалась очень даже приятной. Где-то на полпути я заметил братцу:
— Левой рукой ты действуешь быстрее многих.
— Многие не все, — ответил Чарли.
Вспоминая о том, как индейцы отняли добытое на реке золото, я испытывал смешанные чувства. С одной стороны, правильно, что не нам владеть этим богатством — собирая ведро, я испытывал горькое сожаление. С другой — я бы вряд ли смирился с потерей, если бы не схрончик в подвале у Мейфилда. С его помощью я думал изменить свою жизнь, и потому, когда милях в двух от городка я уловил запах дыма, в сердце у меня зародилась тревога. Предчувствие чего-то очень и очень недоброго.
За время, что мы скакали до гостиницы, тревога переросла в гнев, а после в бессильное смирение. Гостиница сгорела дотла вместе с близлежащими домами. Войдя на пепелище, я поискал взглядом печку — та была опрокинута. Двинулся к ней, уже зная: схрон потерян. Поняв окончательно, что увезти с собой нам уже нечего, я обернулся к Чарли. Братец, сгорбившись,
— Все пропало.
— Надо напиться, — как никогда обдуманно и прочувствованно ответил Чарли.
Впрочем, гостиница сгорела, и посидеть где-то, чтобы напиться по-человечески, стало попросту негде. Пришлось, как последним забулдыгам, купить бутылку бренди в аптеке и распить ее на обочине.
Сидя на тротуаре, мы смотрели на останки гостиницы. Пожар погас несколько дней назад, но над пепелищем все еще вились столбики дыма, как призраки гигантских змеев. Когда бутылка опустела наполовину, Чарли спросил:
— Как думаешь, это Мейфилд устроил поджог?
— Кто ж еще?
— Должно быть, он не покидал городка. Спрятался где-нибудь и дождался, пока мы уедем. Сказал последнее, веское слово. — Я согласился, и тогда Чарли подумал вслух: — Интересно, где твоя подружка?
— Странно, я про нее даже не вспомнил.
Впрочем, чему удивляться…
В самом конце дороги я заметил мужчину и тут же признал в нем нытика. Как и прежде, он вел коня под уздцы и лил горькие слезы. Отрешенный, словно впавший в тихое безумие, он прошел мимо, бормоча себе под нос нечто несвязное и не заметив нас. Ни с того ни с сего на меня напал такой гнев, что я подхватил с земли камень и запустил им в нытика. Тот, получив в плечо, обернулся.
— Пш-шел вон отсюда! — крикнул я.
Не знаю, что вызвало ярость. Я будто прогонял ворона, клюющего труп. Что с пьяного взять? Когда нытик, весь такой ничтожный и жалкий, поплелся дальше, я признался братцу:
— Не знаю, что дальше.
— Лучше пока об этом не думать, — посоветовал Чарли и тут же обрадованно воскликнул: — Ты только глянь! Это ж моя настоящая любовь!
В нашу сторону шла девка — шлюха, прежде работавшая на Мейфилда.
— Ну здравствуй, здравствуй, как-тя-там! — радостно поприветствовал шлюху Чарли.
Она остановилась перед нами, явно с похмелья: глаза красные, руки трясутся; полы платья замызганы. Потом она с размаху запустила мне в лоб чем-то твердым. Оказалось, это монеты, те самые сто долларов, что я оставил бухгалтерше. Глядя на деньги, я рассмеялся, хотя и понял: моя возлюбленная мертва. Впрочем, я не то чтобы любил ее, просто мне нравилась мысль, будто она любит меня, будто я не так одинок. Ни печали, ни скорби, однако, в сердце не родилось.
Я посмотрел на шлюху и спросил:
— Ну, и что с того?
Девка сплюнула на землю и развернулась, потопала прочь. Я подобрал деньги и половину отдал Чарли. Братец свои пятьдесят долларов спрятал в сапог, изящно оттопырив мизинец оголенной ноги. Я свою денежку тоже заныкал в сапоге, и после мы с Чарли расхохотались, как будто только что изобразили финал современной комедии.
Допивая последние капли бренди, мы сидели уже на земле. Так и уснули бы на ней, если бы шлюха не вернулась с товарками. Девки встали тесной группой, глядя на нас полными ненависти глазами. Еще бы, Мейфилда нет, гостиница сгорела, и для них наступили тяжелые времена: нечем больше надушить волосы, платья никто не выстирает, не накрахмалит. Разгневанные, шлюхи костерили нас с братцем на чем свет стоит.