Братья
Шрифт:
– Кто ж еще, черт побери!
– На нас упала посуда. Кунцу расшибло голову. Что это было, господин фельдфебель?
– Это я сам бы хотел знать. Господи, боже мой! Потолок свалился на отбивные! Что я подам господам офицерам?
Надо куда-то деть проволоку. Мальчики из СД начинают с того, что выворачивают карманы. Уж он-то знает!
Как там фрау Гертруда? Жива ли?
– У Кунца вся голова в крови, - сказал перепуганный солдат.
– Перевяжи посудным полотенцем. И давай чистить плиту. Может, удастся спасти отбивные.
Шанце
– Сидите?… Шнель, шнель!… На кухня есть авария!
Поварихи замерли с ножами в руках, и лица их были белее поварских колпаков.
Гертруда Иоганновна зашла в артистическую. Все должно быть, как всегда, как каждый вечер, никаких отклонений, никаких особенностей.
Танцовщицы вертелись перед зеркалом. Их осталось только четыре. Двух пришлось отправить обратно в Гамбург, к мамам.
– Готовы, девочки?
– Да, фрау Копф, - ответила рыжая.
– Можно нам немножко порепетировать в коридоре?
– Идите. И не очень утомляйтесь. Сегодня вы должны станцевать, как никогда!
– Мы понимаем, фрау Копф.
– Рыжая выскочила в коридор. За нею остальные.
Флич в белой манишке, черном фраке и лакированных туфлях стоял в углу комнаты, гонял на ладони медный пятак.
Федорович малиновым пятном рубахи выделялся на фоне окна.
Петра не было. Обычно он вертелся в артистической. Сейчас она его закрыла в номере. Никто не знает, чем обернется взрыв. Они все здесь, в артистической, могут погибнуть. Там, в номере, безопаснее. По крайней мере так ей казалось.
Она сцепила пальцы. Флич заметил, как они побелели. Это единственное, чем она выдала свое волнение.
Потом за стеной глухо зазвучал марш. И десяток глоток крикнули:
– Хайль!
Гертруда Иоганновна поняла, что открыли занавес.
– Хайль!
Сейчас солдат выключит рубильник.
Третье "Хайль!" слилось с грохотом.
Здание дрогнуло. На стене возле двери возникла трещина. С потолка посыпалась известка. Гертруде Иоганновне казалось, что сейчас рухнут стены. Она зажмурила глаза. Она готова ко всему.
Со звоном упала со стола "волшебная" ваза.
В коридоре закричала женщина.
Федоровича качнуло. Он выдавил локтем оконное стекло.
– Бомбят?
Ему никто не ответил. Комната была полна белой пыли.
– Все, - сказала Гертруда Иоганновна и открыла глаза.
– Мы сейшас не уйдем. Не пропустят. Это не бомбят. Это взорвали ресторацию.
– Взорвали?… Кто?… - пробасил Федорович, понимая, что задал глупый вопрос.
– Мне надо идти туда. А ноги не слушают. Как наверху Петер?
– Я схожу, - Флич двинулся к двери.
– Нет. Сейшас опасно. Мы все потрясены и нишего не понимаем.
Штурмбанфюрер Гравес задыхался. Сверху наваливалось
Он попробовал сбросить с себя давящую тяжесть. Сил не хватило. Тогда он стал выползать из-под нее медленно, сантиметр за сантиметром. И после каждого усилия падала, ярко вспыхивая, люстра. Наваждение!
Что же случилось?… Зиг!… Хайль!… Зиг!… Свет погас. Падает люстра. Перестанут когда-нибудь разбивать эту проклятую тарелку!
Он внезапно почувствовал озноб. Озноб начался где-то в желудке, быстро раскачал внутренности и вот уже колотит все тело, трясутся руки, плечи, голова, стучат зубы.
Гравес приподнялся на трясущихся руках. Придавлены только ноги. Темнота. В ней какое-то движение, огромное черное чудовище шевелится вокруг, хрипит, стонет, вскрикивает…
Два окна напротив слились в одно, рваное по краям и за ним тоже движение, туманный неверный свет.
Освободить ноги. На них давит что-то тяжелое, но мягкое.
Падает люстра. Слепит… Гравес закрывает глаза, свет становится розовым, но не исчезает. Он заслоняется от света ладонью.
Гравес понимает: случилось что-то необычное, непоправимое, страшное, но еще не может осмыслить случившееся.
Свет проходит сквозь стену, где два окна слились в одно неровное. Он до боли давит на глаза, Гравес ощущает его физически.
И без конца разбивают тарелку…
Штурмбанфюрер поднялся на четвереньки, начал медленно выпрямляться, повернулся к неумолимому свету спиной и увидел у своих ног грузное тело бригаденфюрера Дитца. А рядом, зацепившись за опрокинутый стул ножками, в аккуратных блестящих сапогах, свисал вниз головой маленький полковник фон Альтенграбов.
Неудержимый спазм сдавил внутренности Гравеса в тяжелый ком. Ком рвался в горло. Штурмбанфюрера вырвало, он успел только отвернуться, чтобы не запачкать мундир Дитца.
Это не окно, рухнула стена. На улице подогнали к пролому автомобиль и светят фарами.
Диверсия!… Слово пришло само, теперь не отвяжется. Диверсия. Он что-то упустил. Они сумели его обвести, перехитрить. Это - "дядя Вася". Он проворонил его людей.
Гертруда… Где Гертруда?… Если ее нет среди трупов здесь, в зале, - значит, без нее не обошлось. И без еврея Флича. И без попа. Одна шайка.
Гравес повел головой на негнущейся шее. Мундиры… мундиры… Кошмар!… Он заплакал, не замечая, что плачет. Не от жалости к своим соотечественникам, от жалости к себе, от своей неудачи, от бессилия. Хотел потрясти за плечо бригаденфюрера, но испугался. А вдруг тот очнется и попросту всадит в него пулю. Всадит пулю… А ведь он, штурмбанфюрер Гравес, жив… Еще жив!… Он отшатнулся и, переступая через распростертые тела, побрел к запасной двери, ведущей в коридор, к туалетам.
Дверь висела наискосок, на одной петле, и покачивалась.