Breakfast зимой в пять утра

Штемлер Илья Петрович

Я прикрыл дверь и направился в соседнее кафе. Но и там такая же картина. Стало быть, в ближайшей округе разместились компании средней руки, иначе б служащие столовались, не покидая здания офиса, как в Пенсионной страховой компании частных школ и университетов, чей гигантский билдинг разместился в Нью-Йорке по Ленгсингтон-авеню в доме № 485. В сей престижной конторе с годовым оборотом в двести сорок пять миллиардов долларов на двадцатом этаже работал не покладая рук мой шурин Даник Гуревич. Младший брат моей жены сызмальства не очень тяготел к систематическим знаниям по причине чрезмерного легкомыслия и безответственности. За что в свои школьные годы, в порядке воспитания, был дважды бит мною. Но все равно толку было мало: видимо, Даник знал, что и я в его годы не был образцом для подражания… Однако оказавшись в эмиграции с женой и дочерью, Даник проявил неожиданное упорство и въедливость. Прилично овладев английским, он закончил курсы компьютерщиков и, выдержав экзамен,

поступил на службу в вышеупомянутую организацию, где и работает уже более пятнадцати лет, несмотря на периодические сокращения и конкурсы…

В свое время проницательный предприниматель Карнеги подметил существенный «прокол» в социальной сфере Америки: сотрудники частных школ и университетов – а их в стране огромное количество – не получают от государства пенсий по старости и болезни. И Карнеги взял на себя заботу об этих людях – организовал фонд помощи, пополняемый будущими пенсионерами в период их нормальной трудовой деятельности. Нечто вроде государства в государстве в социальной области. Теперь сотрудников частных школ и университетов не беспокоит старость – они, как и госслужащие, получают достойную пенсию. И Даник в этом благородном деле не последний человек, в чем я и убедился, посетив офис на Ленгсингтон-авеню. Даник занимал закуток в гигантском зале, разделенном на множество ячеек фанерными перегородками. В каждой ячейке сидел человек в белой крахмальной рубашке и галстуке, влюбленно уставившийся в серое око компьютера. Даник отслеживал отчисления в пенсионный фонд работников частных школ, которые трудились на ниве просвещения где-то в пятидесятом штате Америки, на Гавайских островах. За каждым из бесчисленных коллег Даника, сидевших в гигантском муравейнике на Ленгсингтон-авеню, был закреплен свой участок на карте страны.

Но когда наступал священный час ланча, муравейник замирал – сотрудники отправлялись на первый этаж билдинга, в «столовую». При этом каждый из них имел право пригласить на ланч одного человека со стороны – знакомого, приятеля, друга, бойфренда, «герлфрендшу», папу или маму. Не бесплатно! Но приглашенный, как и сам сотрудник, оплачивал свой роскошный обед со скидкой – оплачивалась чистая стоимость продуктов по оптовой цене, а все остальное – за счет компании. В прекрасных интерьерах огромных ресторанных залов нет ни суеты, ни очереди. Все продумано до мелочей, до цветных салфеток, до десятка сортов приправ, специй, зелени, фруктов, соков, мороженого, пирожных… Единственное «неудобство» – едок должен поставить свою посуду самолично на ленту транспортера, которая ползет в мойку под тихую мелодию блюза. Впрочем, возможно, мелодии и не было, возможно, она мне почудилась, а виной тому – блаженное состояние сытости. Такие вот впечатления…

Наверняка и в Чикаго есть много подобных компаний. Но наряду с ними существуют «акулы капитализма» и помельче; сотрудники этих мелких контор заняли все столики кафе… кроме одного, и я, с живостью ящерицы, кинулся к этому столику, на ходу стягивая плащ. Тут же появилась официантка – юная, коротко стриженная брюнетка с раскосыми глазами: то ли кореянка, то ли японка, то ли китаянка. Эмигранты из Юго-Восточной Азии затопили Америку, проявляя необыкновенное усердие во всех направлениях – и в торговле, и в сфере услуг, и в медицине, и, особенно, в искусстве; музыканты из Азии заметно теснят старушку Европу…

Заказанную еду я получил мгновенно и, не желая терять время, тут же расплатился, попутно спросив официантку, нет ли поблизости какой-нибудь чикагской достопримечательности, интересной для приезжего человека. Девушка пожала плечами и смутилась – вопрос почему-то поверг ее в растерянность.

– Через дорогу, сэр, стоят туристические автобусы! – наконец нашлась официантка. – Очень удобно. А если вам хочется посетить музей, то недалеко отсюда находится знаменитый Музей искусств, он известен во всем мире, – и, все более и более воодушевляясь, она добавила: – Но я бы вам посоветовала посетить музей при моем университете. Он, конечно, меньше, чем городской Музей искусств, но вы не пожалеете, сэр, уверяю вас. Я там часто бываю, когда у меня нет лекций и не надо идти на работу…

Должен заметить, что университетские музеи давно меня покорили. С тех пор еще, как много лет назад я впервые попал в знаменитый городок Принстон, штат Нью-Джерси, где аккуратные домики и коттеджи чередовались с пестрыми бутиками и недорогими развеселыми кафе.

Я искал дом, в котором когда-то жил Альберт Эйнштейн, или, на худой конец, хотя бы его могилу. К этому поиску меня склонил известный петербургский литератор, пишущий о жизни ученого люда: «Попадешь в Принстон, посети могилу Эйнштейна, положи от меня цветок». И я искал, пока не узнал, что могилы Эйнштейна не существует, – его тело сожгли, а прах, согласно завещанию, развеяли над океаном. Но поиск этот привел меня в Принстонский университет – маленькую страну, утопающую в зарослях азалии, этих деревьев-кустов с нежными голубыми и фиолетовыми цветами, обрамленными узкими длинными листочками. Вперемежку с ними густели кусты магнолий с розовыми в темную полоску

цветами. Лепестки нарциссов желтели среди белых и красных тюльпанов. Изящные строения в готическом стиле – это кампусы, где живут студенты; у каждого подъезда пасутся стада велосипедов. Сумрачные на вид строения из тяжелого рытого известняка, с башенками, похожими на средневековые сторожевые посты, размещали в себе служебные помещения, лекционные залы и лаборатории. Жилища профессоров не отличить от студенческих кампусов, в которых – на каждого или одна на двоих – отдельная квартирка с удобствами. Пример демократического университетского братства, столь характерного для Запада… В центре этой маленькой страны разместился музей – просторное здание с колоннадой. Вход в него охраняет скульптура Пикассо: на белом стержне-основании аллегорическое изображение Знания и Света – огромные бетонные уши, в центре которых нечто вроде глазных яблок. За двойной стеклянной дверью музея меня встретила бронзовая скульптура лучника, охраняющего богатства, собранные за многие годы благодаря пожертвованиям выпускников университета своей альма-матер. Особенно щедро жертвовали какие-то Роза и Генри Перельманы, вероятно, весьма состоятельные люди. Стены университетского музея украшали такие картины, как «Дилижанс» Ван-Гога, «Молодая женщина» Эдуарда Манэ, «Гора Сан-Виттория» Поля Сезанна, «Полотер» Тулуз-Лотрека… Кстати, даже в нашем Эрмитаже, кажется, нет своего Тулуз-Лотрека, которого еще царь Николай Второй обличил как глашатая порнографии… Был в музее и Лукас Кранах, живший в XVI веке, с картиной «Венера и Амур», был Иероним Босх, современник Кранаха, с картиной «Христос и Пилат». И Рубенс, чья картина «Смерть Адониса» была подарена музею корпорацией Карнеги. Картина хранится под стеклом, на столе красного дерева, а вепрь, терзающий поверженного Адониса, профилем похож на моего бывшего приятеля Г., большого мерзавца и сукина сына… Был тут и Василий Кандинский с картиной «Прогулка», был и Сутин – «Портрет женщины», был и Александр Архипенко… кого только не собрал под свои светлые своды университетский музей! Был тут даже наш Репин – его картина «Голгофа», подарок мецената Кристиана Аалла: темно-багровый тревожный пейзаж с двумя крестами; третий крест, поверженный, был окружен собаками, пожирающими труп казненного… А чего стоит уникальное собрание икон из Византии! Или подлинные мумии из Египта! Или скульптуры времен Римской империи! Или деревянные, прекрасно сохранившиеся идолы американо-индейской культуры… Долго я бродил по музею, благодарил судьбу за провидение, пославшее меня на поиск могилы Эйнштейна. Кстати, не менее великолепен музей при Стенфордском университете в Калифорнии. И в Бостоне, в Гарвардском университете. И, думаю, при каждом знаменитом университете, чьи воспитанники чтят стены своей альма-матер, – такова традиция… Вот какие воспоминания пробудила во мне студентка-официантка из чикагского кафе.

Диспетчер туристического агентства смотрела на меня несколько виновато – конечно, она выделит мне гида, если заплатить за индивидуальный тур по городу, а иначе придется подождать, когда соберется хотя бы небольшая группа. Ждать я не хотел, а оплатить индивидуальный тур мне было не по карману. Задачу решил водитель туристического автобуса – чернокожий, с короткими курчавыми и густыми, точно войлочный шлем, волосами. Он предложил покатать меня одного – его смена кончилась, ему все равно сколько человек возить, ему платят за «ходку». Я согласился и внес в кассу восемь долларов за поездку без гида…

Автобус небольшой, вроде российского работяги «пазика», но с прозрачной крышей и длинными витринными окнами, а по бортам обвешан рекламными щитами, словно карнавальный экипаж. Реклама оповещала, что Чикаго – город, который всегда работает, несмотря на ветры: улыбчивая красавица, надув щечки, шлет вихрь на двух молодцов в рабочих касках… Перехватив мой взгляд, водитель произнес: «Все это глупости. Самый тихий город в мире, – а на мой вопрос о гангстерах ответил: – Самый отпетый гангстер Чикаго – это я, драйвер Билл», – и он ткнул пальцем в собственную грудь.

Я влез в «бас» и расположился за спиной веселого Билла.

– Название города, сэр, произошло от индейского слова «Шикагоа». – Билл выруливал со стоянки, глядя в зеркало заднего вида. – Что это значит – никто не знает, даже я. Этот прекрасный город существует с тысяча восемьсот тридцать третьего года, а после пожара тысяча восемьсот семьдесят первого года отстроен практически заново таким, каким вы его увидите. Здесь крепко поработал знаменитый архитектор Луис Салливен. Этот парень ввел в архитектуру силуэт делового высотного билдинга, они теперь расползлись по всей Америке….

– О’кей, Билл, – прервал я драйвера. – «Шикагоа» на языке племени иллинойс означает «переправа», я вычитал в справочнике. – Мне захотелось осадить водителя, сам не знаю почему. Однако, почувствовав его досаду, я поспешил подластиться: – Вы и родились в Чикаго?

– Да. Я родился в Чикаго, – принял мое извинение Билл. – Но моего деда привезли в Америку с Островов Зеленого Мыса.

– Ха! – воскликнул я. – И ваш род оттуда?

– Вы были на островах, сэр? – Билл обернулся, чтобы лучше меня разглядеть.