Breakfast зимой в пять утра
Шрифт:
– В пирожковую он заскочил, – передразнил я, отходя на безопасное расстояние. – Где ж ты ее раскопал? Пирожковые в России остались…
– От зараза, от зараза! – бушевал мужичок, хлопая себя сумками по ляжкам. – Всю гастроль попортил! – И он разразился таким сладкозвучным матом, что я в наслаждении прикрыл глаза…
Упреждая расспросы, я двинулся к выходу, оставив краснорожего в полном недоумении относительно моей персоны. Свершив проказу, я покинул киностудию «Юниверсал» с чувством выполненного долга…
Так вот сложился день. Потом наступил вечер с обильной едой в кругу родственников, с воспоминаниями, обменом информацией о житье-бытье…
И вот настала полночь с прогулкой к Променаду, центру тусовки лос-анджелесских панков… И прохладный воздух с океана холодил ноздри. И деревья светились в ночи мириадами маленьких лампочек
Столики, рассчитанные на двоих посетителей, занимали правую, притемненную часть зала, а на левой стороне высились три подиума. Два из них пустовали, а на третьем «работал» парень лет двадцати. Совершенно обнаженный, если не считать узкой кожаной шлеи, которая спереди едва прикрывала футляром его «половой признак», а позади узкой вертикальной полоской делила смуглый зад на две великолепные спелые ягодицы. Тонкая, девичья талия поддерживала мощный торс, классически расширявшийся к хорошо тренированным плечам. Парень был красив. Его точеное лицо обрамляли темные прямые волосы, собранные бантом в конский хвост, который в такт движению обмахивал скульптурную спину, подобно дворникам лобового автомобильного стекла. И все это великолепие опиралось на стройные ноги, обутые в черные высокие сапоги…
Вокруг подиума, положив согнутые в локтях руки на голубой бархатный бордюр, замерли человек шесть знатоков. Глядя снизу вверх на своего кумира, они исторгали возгласы умиления и восторга. А парень крутил торсом, крутил задом, принимал невообразимые фривольные позы, облизывал языком металлический штакетник, вокруг которого и изгалялся. Почему-то именно последние движения более всего возбуждали зрителей. Кое-кто из них тянулся в экстазе к сапогам парня, пытаясь их поцеловать. Но вот музыка сменилась, парень упорхнул за бархатные шторки, и на подиум взлетел другой юноша. Такой же красавец, с диким мексиканским лицом. Вместо шлеи бедра его стягивали какие-то хитрые трусы, которые обнажали все его прелести, но при этом были снабжены довольно вместительными карманами.
– О, Изабель! – завопили знатоки. – Изабель! Дорогая!
Из полутьмы правой стороны зала потянулись новые зрители, предвкушавшие особое наслаждение. К своему удивлению, среди знатоков я заметил и двух женщин. Впрочем, возможно, это были транссексуалы – мужчины, «косящие» под женщин.
Изабель, подобно греческому богу, картинно оперся о штакетник и обратился к зрителям с проповедью на испанском языке. О чем он вещал, я не понял. То ли о прелести однополой любви, то ли о помощи голодающим детям в Никарагуа, то ли о предвыборной кампании в России. Но по реакции зрителей было ясно, что он попал в точку, – знатоки стонали в экстазе и постукивали ладонями о край подиума. Под их ритм Изабель принялся выкаблучиваться в таких позах, что даже у меня, человека далекого от этого дела, появилось какое-то странное желание… «Ну их к бесу, – подумал я, – еще, чего доброго, завербуют», – и, прихватив свою банку с колой, двинулся к выходу, заметив боковым зрением, как парень обходит подиум, принимая в карман заработанную денежку.
Я испытывал досаду, что никто не подсел к моему столику, не пытался меня соблазнить. Так я и просидел невостребованным, вероятно, совсем уже выпал в тираж. Конечно, я шучу. А если всерьез –
Ну да бог с ними!
Променад – часть Третьей улицы, расположенной перпендикулярно бульвару Санта-Моника; по сути, это отдельный город. Он так и называется Санта-Моника и входит в союз городов, вкупе составляющих Лос-Анджелес. В 1572 году к этим берегам подплыл испанский корабль, и первый матрос, ступивший на сушу, назвал это место в честь своей боготворимой мамаши – Санта-Моникой. Чем облегчил задачу топонимии монахам, миссии которых расползлись по этой благословенной земле между горами и океаном. Места эти разительно отличались от соседних земель – опаленных солнцем каменистых холмов, растительность которых состояла, в основном, из разнообразных кактусов. Это потом усилиями людей те края приняли теперешний вид…
Впоследствии Санта-Моника привлекла внимание газетного магната Херста. Он построил над океаном, неподалеку от нынешнего Променада, дворец для своей возлюбленной – кинозвезды Мариан Дэвис. А потом и киностудию, в которой режиссер Томас Финк ставил фильмы специально для этой самой Дэвис… Кстати, по соседству, в просторном зале бывшего дансинга, был снят знаменитый фильм «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»…
Все бы ничего, но в одну печальную ночь ревнивый Херст заподозрил что-то неладное. Вооружившись, подобно моему дяди Изе, револьвером, Херст пульнул в окно спальни своей возлюбленной, в полной уверенности, что там находится его давний соперник, известный повеса и донжуан Чарли Чаплин. Но Херст ошибся – в спальне пребывал режиссер Томас Финк. Вернее, бывший режиссер, ибо с той минуты он был уже покойником. Такие вот дела… Херсту пришлось изрядно раскошелиться, чтобы замять это дельце. Он отстегнул вдове режиссера кругленькую сумму, подарил ей поместье и… не было дельца – кончину бедолаги режиссера подвели под банальный инфаркт. Но нет вечных тайн: слишком уж заманчивым показалось стареющей Мариан Дэвис еще раз покрасоваться в одной упряжке с Херстом, а тем более с великим Чаплиным…
«Ахчи» [4] из Кировакана
Променад поначалу меня разочаровал… Впрочем, что можно узреть посреди обычной рабочей недели, глубокой ночью, да еще зимой! Я обходил улицу, чувствуя в себе служебную алчность коменданта учреждения, который производит квартальную опись имущества. Был у нас в институте такой тип. Он появлялся в аудитории во время лекции без стука, без «здрасьте-до-свидания», с пухлой амбарной книгой в руках и с угрюмым выражением на широкой роже отставного ефрейтора, и тотчас принимался сличать номера столов и стульев с записями в книге. Закончив, он покидал аудиторию, даже не взглянув на онемевшего от его наглости лектора… Так и я шел по ночному Променаду, зыркая по сторонам и записывая в блокнот всякую чепуху. О пальмах мне писать надоело, а вот под пальмами…
4
Девочка (армянс.)
Мальчишка лет четырнадцати, мексиканец, в блестящем облегающем костюме, выделывал телом такие кунштюки, что кривляке Майклу Джексону впору было уйти на пенсию. Невероятно, какую пластику может демонстрировать мальчишеское тело, это надо видеть… Проследить воочию линию его рук и ног не так просто, глаза непостижимым образом фиксируют только след этих движений, получается этакий человек-пунктир. Ради кого он так старается? Вокруг стоят человек пять таких же огольцов. Они выуживают из пакетика чипсы и равнодушно глядят на артиста с видом: и мы так умеем.