Бремя колокольчиков
Шрифт:
Беспросветная тяжесть висела в воздухе, как будто весь придел погрузился в эту подземную цистерну. У отца Глеба жутко раскалывалась голова, его мутило. Хор не мог собраться и стройно спеть давно выученные наизусть слова заупокойных песнопений. Люди плакали. Отец покойного мальчика был не в силах сдержаться. Истошные вскрики отчаянья, выплескивались из него с небольшими паузами и оглашали весь храм.
– За что?... Как мне жить теперь?... Господи! Ты слышишь? Я не могу этого вынести!...
Отец Глеб надеялся,
– Давайте вместе помолимся и не будем сейчас предаваться отчаянию...
– обратился к нему отец Глеб.
– Молитва даст утешение вам и помощь вашему покойному сыну... Он ждет ее от вас.
– А вы знаете, что это - потерять ребенка?!
– закричал заплаканный отец.
– Я всю жизнь на него положил! Почему Бог так всё устроил?!
– Но сейчас мы ничего поделать не можем... Только помолиться... И именно это сейчас нужно ему... вашему сыну. Давайте продолжим отпевание, а потом я готов с вами поговорить.
– Я не могу этого перенести!!!
– закричал мужчина.
– Тогда подождите за дверью, выпейте успокоительное, а мы закончим отпевание, - не выдержал отец Глеб.
– В конце концов здесь и мать, и другие женщины... Им не легче вашего... Пожалейте их, возьмите себя в руки!
– Им?! Это МНЕ, МНЕ тяжелее всего!!! Я его больше всех любил!
– закричал отец и зарыдал.
Священник не знал, что делать. Он не стал просить его вывести и продолжил отпевание во весь голос, пытаясь заглушить доносившиеся уже со всех сторон рыдания и вскрики.
Настоятель, отец Константин, произнес отпуст[145]. Служба закончилась. Отец Елеб вышел из придела, как раз когда его бывший шеф проходил к выходу, раздавая благословения прихожанам. Протодьякон Николай, как и договаривались, отсек собой ретивых бабушек, и отец Елеб преградил путь настоятелю.
– Отец Константин. У меня дочь умерла, вам говорили... Я очень прошу
вашего разрешения ее здесь отпеть!
– Я же уже передавал, что это невозможно... У тебя и ближе к дому храмы
есть...
– Но я тут столько лет служил, и крестили Надюшу здесь... Здесь бы с ней и проститься... Да и вы знаете моё положение... самому отпеть в московском храме мне едва ли кто из настоятелей даст...
– Да знаю я твоё положение, но ты ходил, спрашивал, узнавал?... Может кто и разрешит, ты ж у них не служил... А у нас нельзя, отец, ты же понимаешь... Сам я подставлять храм не буду, не имею права. К владыке хочешь сходи, если он благословит...
– К владыке я едва ли попаду... Да и мне шоу не надо, я в этом придельчике тихо отпою - никто толком и не узнает, не подставлю я вас...
Настоятель опустил глаза и молча направился к выходу.
– Нет, - бросил он на ходу.
Елеб пошёл за ним.
– Да неужто я не заслужил, чтоб дочь мне
Настоятель всё убыстрял шаг. Уже подходя к крыльцу приходского дома, он обернулся, залезая в карман подрясника.
– На вот, отец, возьми на похороны...
– сказал он, протягивая пачку сторублевок, - и пойми... в часовне на кладбище хочешь - отпой... Это максимум, что я могу сделать.
– В часовне... Мы ж не там, совсем в другом месте хороним, за городом... Спасибо, конечно, но не надо мне этого... и денег ваших не надо!
Елеб развернулся и пошёл, не оглядываясь. Уже за воротами его догнал протодьякон.
– Слышь?! На, возьми...
– На хрен мне его сребренники!
– Возьми, говорю! С паршивой овцы хоть шерсти клок! Да тут и не только настоятельские... От меня ещё... Да бери ты!
– скомандовал Николай.
Отец Глеб взял.
– Спасибо... Денег-то совсем нет... Больше настоятель ничего не сказал?
– Про тебя - нет.
– А не про меня?
– Да так... Говорит: «А ещё меня спрашивают, отдам ли я сына в священники! Никогда в эту дерьмовую систему не отдам!» В общем, о своем как бы... Ты это... отец Серега из отпуска вернется, мы ещё денежек тебе соберем... Ну, держись, в общем...
Отпевали на маленьком старом кладбище в подмосковной деревне. Фактически это был уже лес с могилами, теснившимися между высоких, облетающих деревьев. Света была оттуда родом, и дочку оказалось несложно и недорого подзахоронить к ее прабабушке.
Народу почти не было. Моросил дождик. Капли стекали по лицу покойной девочки, будто слёзы. У отца Глеба от этого ком подбирался к горлу, дыхание перехватывало... Выручал отец Андрей, подхватывал, не давая отпеванию остановиться. Старый приятель в последнее время стал заезжать чаще, вот и здесь помог. Один из немногих, на кого ещё можно было положиться...
Бледная Света, отрыдав накануне и проглотив гору успокоительного, стояла как вкопанная, уткнувшись взглядом в одну точку... Всё было бы ещё терпимо, и даже в чём-то хорошо, что отпевание на улице, а не в незнакомом каком-нибудь храме. Вот только невыносимый, сверлящий взгляд тёщи...
«А ведь у Светы что-то похожее во взгляде появилось... И ведь они правы...» - думал Глеб, стоя уже на краю платформы метро неделю спустя.
Он не мог все эти дни заходить в подземку. Гул мчащегося по тоннелю поезда заставлял его зажимать ладонями уши. Его просто сковывал ужас. Ужас вырвавшийся из подземелья. Он ощущал его физически. Материальный, невыносимо настоящий, устремленный... нет, не на него, а сквозь него, мимо него, даже не собиравшийся его замечать. Сам отец Глеб просто не существовал на пути этого материализовавшегося ужаса, он был глупым и случайным недоразумением.