Бремя любви
Шрифт:
Она посмотрела ему прямо в глаза.
– Смогу я стать такой, какой я видела себя в мечтах?
Хотелось бы.
– Не сможете, если никогда такой не были в реальности.
– Я бы уехала, но куда? Прошлое ушло, в него не вернуться. Надо бы начать все сначала, но я не знаю как или где. И в любом случае я не могла бы причинить боль Ричарду. Он и так много страдал.
– Разве?
– Да, из-за той женщины, на которой был женат.
Она была прирожденная шлюха. Красивая, веселая, но абсолютно
– Он и не мог бы.
– Она его бросила, и он ужасно переживал. Он обвинял себя, считал, что обманул ее ожидания. Знаете, он ее не обвинял, он ее – жалел!
– В нем слишком много жалости.
– Разве может быть слишком много жалости?
– Да, и это мешает прямо смотреть на вещи. К тому же это оскорбляет.
– Что вы имеете в виду?
– Оскорбление, как в молитве фарисея: «Господи, благодарю Тебя, что я не такой, как этот человек». [14]
14
Имеется в виду библейская притча о фарисее и мытаре, Новый Завет, Евангелие от Луки, XVIII, 10 – 14.
– А вы разве никого не жалели?
– Жалел, я же человек. Но я этого остерегаюсь.
– Но какой же в этом вред?
– Жалость может привести к действиям.
– Которые могут быть вредными?
– Результаты могут быть очень вредными.
– Для вас?
– Нет-нет, что вы. Для другого человека.
– Что же делать человеку, если ему жаль кого-то?
– Оставить все в Божьих руках.
– Это безжалостно… грубо.
– Зато не так опасно, как поддаться жалости.
Она наклонилась к нему.
– Скажите, вы меня нисколько не жалеете?
– Стараюсь не жалеть.
– Почему?
– Чтобы не возбудить в вас жалости к себе самой.
– Вы думаете, я себя жалею?
– А вы не жалеете?
– Нет, – медленно сказала она. – Нет, не жалею. У меня все запуталось, и в этом виновата я сама.
– Обычно так и бывает, но в вашем случае это не обязательно так.
– Скажите… вот вы мудрый, вы проповедовали людям – что мне делать?
– Вы знаете.
Она посмотрела на него и вдруг засмеялась – весело и дерзко.
– Да. Я знаю. Очень хорошо знаю. Бороться.
Часть четвертая
Как это начиналось – 1956
Глава 1
Ллевеллин взглянул на дом, перед которым остановился.
Тот выглядел разбитым, как и улица, на которой стоял. В этой части Лондона царила разруха, принесенная войной. Впечатление было гнетущее. Ллевеллин приуныл.
Поручение, которое ему следовало
Внутри здания кипела деловая жизнь – но кипела четко и организованно. Из коридора доносились торопливые, но дисциплинированные шаги. Молодая женщина в темно-синей униформе остановилась возле него.
– Чем могу помочь?
– Я хочу видеть мисс Франклин.
– Извините, мисс Франклин не может сегодня никого принять. Я провожу вас в офис к секретарю.
Но он мягко настаивал:
– Это очень важно. Будьте добры, передайте ей это письмо.
Молодая женщина провела его в небольшую приемную и ушла. Через пять минут явилась подвижная приветливая толстушка.
– Я мисс Харрисон, секретарь мисс Франклин. Боюсь, вам придется подождать. Мисс Франклин занята с ребенком, который сейчас отходит от наркоза после операции.
Ллевеллин поблагодарил и стал расспрашивать. Она просияла и стала энергично рассказывать о Фонде Уорли для умственно неполноценных детей.
– Фонд старый, существует еще с восемьсот сорокового года. Его основатель, Натаниэль Уорли, был мельник. – Так все неудачно – фонды сократились, инвестиции уменьшились… цены выросли… виновата администрация. Но с тех пор как мисс Франклин стала управляющей…
Она просветлела лицом и затараторила еще быстрее.
Мисс Франклин явно была солнцем на ее небосводе.
Мисс Франклин расчистила авгиевы конюшни, мисс Франклин реорганизовала то и это, мисс Франклин сражалась с властями и победила, и теперь, разумеется, мисс Франклин стала верховной правительницей, и все к лучшему в этом лучшем из миров.
Ллевеллин удивлялся, почему похвалы одной женщины другой звучат всегда так жалко и грубо. Едва ли ему понравится восхваляемая мисс Франклин некая пчелиная матка: остальные женщины жужжат вокруг нее, а она растет и процветает благодаря своей власти.
Наконец его повели наверх, потом по коридору, и мисс Харрисон постучала в дверь и отступила, приглашая его войти в святая святых – личный офис мисс Франклин.
Она сидела за столом и выглядела хрупкой и страшно усталой. Она встала, пошла к нему навстречу, и он смотрел на нее в благоговейном изумлении.
Почти не дыша, он сказал:
– Это вы…
Она слегка нахмурилась, сдвинув брови, – он хорошо их знал. Это было то самое лицо – бледное, нежное, с большим печальным ртом, глубокими темными глазами, волосы разлетались от висков, как крылья. Трагическое лицо, думал он, хотя этот рот создан для того, чтобы смеяться, и нежность легко преображает гордое строгое лицо.