Бремя секретов
Шрифт:
Шинпу-сама достает что-то из ящика стола. Потертая тряпичная сумка. Он кладет ее на стол. Мгновенье мама смотрит на сумку, не отрываясь. А потом говорит удивленно:
— Это же сумка моей мамы!
— Именно так.
— Что в ней?
— Дневник.
— Мамин дневник? Вы его читали?
— Нет, — отвечает Шинпу-сама. — Я не знаю того языка, на котором она писала.
Мама вытаскивает дневник из сумки. Перевернув несколько страниц, она принимается читать, склонив набок голову. Шинпу-сама подходит
— Юкио, ты очень послушный и терпеливый, — говорит он. — Всегда заботься о своей маме, как теперь.
— Да, я никогда не стану обижать женщин.
Он улыбнулся и крепко прижал меня к себе. Моя щека коснулась чего-то влажного. Я поднял голову: сверху на мое лицо капали слезы.
— Почему вы плачете? — спросил я, вытирая его слезы рукой. — Потому что мы скоро уезжаем?
Он покачал головой:
— Нет. Потому что я горжусь тобой. Ты вырастешь настоящим человеком.
Он снова прижал меня к себе.
— Юкио, подожди меня в передней, — просит мама. — Мне нужно поговорить с Шинпу-сама.
Шинпу-сама опускает меня на пол, и я выхожу из кабинета. Ищу свои ботинки, их нет ни в прихожей, ни в мусорном баке, ни за деревом, ни под перевернутым ведром. Босиком обхожу вокруг церкви.
— Юкио!
Я оборачиваюсь. Женщина, которая готовит еду, машет мне рукой из окна. Она показывает наши с мамой башмаки и говорит:
— Я высушила их возле огня, они были насквозь мокрые.
Я беру свои ботинки, они еще теплые.
— Спасибо!
— Пойдем со мной, — улыбается она.
Мы стоим у статуи Марии. Женщина опускается на колени.
— Помни, что я всегда буду молиться за вас с мамой.
Закрыв глаза, она читает молитву. Я слушаю, рассматривая младенца на руках у Марии. Наконец она говорит:
— Помню, как ты родился. Ты сразу был таким красивым. Скоро тебе исполнится пять лет. Я рада, что теперь у тебя есть папа. Господин Такагаши очень тебя любит.
Вышли мама и Шинпу-сама. Мама несет под мышкой сумку. Опустив голову, она благодарит Шинпу-саму и эту женщину:
— Спасибо большое. Никогда не забуду вашу помощь и вашу доброту.
У женщины на глазах слезы:
— Счастья вам.
— Не забывайте, что вы можете вернуться сюда когда угодно, — говорит Шинпу-сама.
Мы выходим из церкви. Они провожают нас до калитки. Потом я много раз оборачиваюсь, чтобы помахать им на прощанье. Они все дальше и дальше.
На следующее утро за нами заходит господин Такагаши. Небо ясное. Светит солнце. Начинается лето. На вокзале в Токио мы садимся в поезд со всеми нашими чемоданами. Из знакомых на вокзале никого. Нет ни ее,ни Одзисана, ни родителей господина Такагаши. Раздается свисток паровоза, поезд трогается. Я сижу у окна. Постепенно
Снова думаю о ней.Достав из сумки ракушку, долго трясу ее, прислушиваясь к стуку камешка.
В поезде мама говорит:
— Юкио, теперь господин Такагаши — твой папа. Называй его папой, хорошо?
— Юкио, — говорит господин Такагаши, гладя меня по голове. — Я давно хотел сына, похожего на тебя. И я счастлив. До Нагасаки ехать больше недели. По пути мы будем останавливаться в больших городах и ночевать там. Ты привыкнешь называть меня папой еще до того, как мы окажемся в Нагасаки, я уверен.
— Теперь твое имя — Юкио Такагаши, — говорит мама. — Так тебя будут звать всегда.
— А как твое, мама? — спрашиваю я.
— Марико Такагаши.
Папа начал работать сразу по приезде в Нагасаки. Каждый день он занят в лаборатории. На выходных мы ездим за город, на речку или на море и берем с собой обэнто, приготовленное мамой. Мы ловим рыбу, плаваем, гуляем вместе, поднимаемся на гору, которая неподалеку от нашего дома. С вершины видны дома, храмы, школы, река… Папа говорит: «Место, где мы живем, называется долиной Урагами. Здесь красиво, правда?»
В Нагасаки многие здания называются церквями. Толпы людей входят туда и выходят. Женщины покрывают головы белыми платками. Как-то раз я спросил маму: «Кто эти люди?» И она ответила: «Католики, как Шинпу-сама в Токио».
Я не играю с соседскими детьми и не понимаю языка, на котором они разговаривают. Папа объяснил, что они используют слова местного диалекта, и сказал, что со временем мы тоже научимся на нем говорить. Поэтому я один. Но мне не скучно. Совсем наоборот, здесь все гораздо лучше, чем в Токио. Никто не кидает в меня камнями, не плюется и не кричит: «Тетенашиго!» или «Сын байшунфу!» Папа пытался познакомить меня с детьми своих коллег по работе, но мне больше не хочется с ними встречаться. Папа не настаивает. Почти все время я провожу дома с мамой. Мне не хватает только ее.
Дома мне не нравится только то, что папа теперь спит с нами — со мной и с мамой. Не понимаю, почему он ложится к нам в кровать. Засыпая, он кладет руку маме на живот. И каждый раз я убираю его руку и говорю:
— Это моя мама. Не трогай ее!
Но он по-прежнему спит с нами.
— Ты хочешь украсть у меня маму! — кричу я. — Ненавижу тебя! Уходи!
И колочу его в грудь. Так каждую ночь. И каждую ночь он обнимает меня и крепко прижимает к себе — пока я, наконец, не успокаиваюсь. Мне так страшно, что мама меня больше не любит, хотя она не перестала мыться вместе со мной и говорить: «Сынок, ты — самое дорогое, что есть у меня в целом мире».