Бремя удачи

Демченко Оксана Б.

– Восстанавливать природную неупорядоченность удачи, – буркнула я, чувствуя себя и правда виноватой.

– Но ты-то чем занята? Ты глянь, какой вы с мужем раскрутили смерч! Прекрати панику и займись ликвидацией беспорядков. Немедленно! Иначе станет по-настоящему поздно.

Я глянула. Вся фарза гудела и скручивалась настоящим смерчем. Удачи и неудачи сплетались туже и туже, растворялись друг в друге, перетекали из состояния в состояние. Где-то люди роняли чашки и ломали каблуки, псы шало следили за ногами прохожих, то ли готовясь укусить, то ли намереваясь поджать хвост. Воришки замечали и соблазнительнейшие кошельки, и промельк характерного цвета формы полиции совсем рядом. Ружья без причины срывались с крючков, и любое могло при падении выстрелить… А главное, я уже не видела ничего и не понимала тоже ничего. Я позволила себе панику

и утратила всякое влияние на процесс. Я слишком много взяла у фарзы, и теперь она помыкала мной, связь-то двухсторонняя. Пришлось сесть на подножку автомобиля, прикрыть глаза и заняться восстановлением дыхания. Хромов снова положил руки мне на плечи, и вдвоем нам стало легче. Мы были парой, и мы постепенно стабилизировали друг друга и все вокруг. Ветер удачи, способный и наполнять паруса, и рвать их в клочья, успокаивался.

«777», значок на радиаторе автомобиля, поблескивал светом дарованной еще на заводе удачи, ровной и уютной, как огонек в стекле лампы. Работа папы Карла, исполнена грамотно, дозированно и тонко. Вся машина тоже была вполне хороша. И только люди оставались подобны черным силуэтам в ярком встречном свете. Они слишком уж яростно ждали и беды и спасения. Они верили в удачу и гадание, хотя куда разумнее верить в себя и охрану.

– Лучше бы все отменить на сегодня, – едва слышно проговорил папа. – Но этого не могу ни я, ни ты. Рена, хорошо запомни последовательность событий, мы позже разберем ее по минутам. Ты должна всегда осознавать меру своей ответственности. То, что позавчера было капризом, сегодня сделалось оковами обязанностей. Понимаешь?

– Да.

– Первыми зафиксировались место и время, затем обозначился и маршрут, – с тоской в голосе отметил папа. – Круг вовлеченных людей тоже обрисовался. Все было вроде случайно, но петля обстоятельств стягивалась все туже, задушив удачу. Теперь мы вне поля больших возможностей. Рена, никогда более не участвуй в подобных затеях. Обещаешь?

– Да, – откликнулся за нас Семен. – Карл, это в большей мере моя вина. Я обязан был еще вчера все заметить и принять меры, это ведь моя работа. Но я получил доступ в частную коллекцию семафоров и прочего дорожного старья. И увлекся. Сейчас стою и пробую понять: а случайно ли это? Или меня отвлекли…

– Есть здоровая настороженность и есть паранойя, – усмехнулся папа. – Твоя задача, Сема, учиться различать одно и другое. И помнить: ошибки делают все. Это неизбежно, если вообще делать хоть что-то, а не прятаться от событий в глухом безлюдном лесу.

Мы с Семеном кивнули. Было стыдно и немного страшно. Хотя теперь, когда смерч сгинул, скорее – именно стыдно. Подошла Геро, погрозила мне пальцем и укуталась плотнее в узорный платок. Напела несколько звуков, повела рукой, стараясь всем подарить уверенность и внимание.

Потапыч в распахнутом пальто прошел к машине, открыл дверцу и усадил в салон всю детвору, Фредди и Лялю, которая по-прежнему обнимала гитару и даже вроде с ней разговаривала. Сам обошел «777» сзади и ссутулился, ныряя в салон.

Выстрел, темной линией беды прочертивший фарзу, указал мне и Семке виновника покушения. Тьма кипела и копилась на чердаке дома советника Уварова, поодаль, на другой стороне дороги. Маги уже бежали туда. Потапыч заинтересованно рассматривал сплющенную пулю, остановленную магическим щитом в двух метрах от него – цели покушения.

– Как-то примитивно, – разочарованно буркнул Большой Мих. – Ну что, поехали? Не то – беда, Лялька опоздает на свой праздник.

Мы с Семкой бегом добрались до «фаэтона» сопровождения и нырнули в салон. Охрана была настороже, все молчали. Машины мчались с наибольшей возможной скоростью для этой дороги. И я в первый раз толком и на своем опыте осознавала и виновато оценивала детерминантность. Не прими я участия в устройстве праздника, могла бы запретить поездку. Или не оказаться в этой машине и не закрутить удачу смерчем. Или заставить Лялю сидеть в театре и носу оттуда не высовывать, с ее картами и талантом. Или Соболева приструнить. Или… Вариантов бесконечно много было позавчера, вчера их число измерялось с трудом, сегодня было малым с утра. Теперь мы ехали, и вариантов практически не оставалось. Где-то, но не здесь и не теперь, имелось горлышко воронки: самое узкое место отсутствия перемен, значимых в плане удачи и неудачи.

Включившись в планирование, я зафиксировала край воронки обстоятельств. Всякий человек так поступает, жизнь в некотором

смысле является разветвленной дорожной сетью с переменным сечением и числом поворотов и ветвлений. Прокладывая маршрут, мы отсекаем не вошедшие в него варианты. Моя задача – именно это и втолковывал отец – не становиться курсографом. Как только я включаюсь в рассматривание мелочей, я не вижу цельной картины – сверху, с высоты полета. Мой удел – некоторая избыточная беспечность в планах. Долг и работа Хромова – оценивать мое поведение, наблюдать и советовать стороннему курсографу, а порой и брать на себя управление. Я занялась не своим делом… Не учла того, сколь многие будут вовлечены. Ведь Потапыч – он для удачи не просто человек. Он – узел, крупнейший во всей фарзе Ликры. Разруби его – и нити лопнут, и вся судьба страны повиснет в неопределенности. Тем более теперь, когда перемен много, все незавершенные, контролируются и направляются его волей.

– Пап, давай повторим. Став организатором праздника, я исключила для себя же возможность вмешаться иначе. Я не могла глядеть со стороны.

– Да, и утратила возможность повлиять извне, – уточнил Карл фон Гесс. – Иногда такое случается. Надо стараться избегать явных воронок, а попав в них, осознавать происходящее и ломать предопределенность. Логика и расчет против случая и наития, грамотно сформированного случая и хорошо натренированного наития. Рена, ты пока не имеешь опыта. Не казни себя, мы все здесь, и мы справимся. Потапыч будет жить так долго, что успеет еще несчетное число раз поссориться с Соболевым и помириться. Его правнуки выкупят у Льва лысую волчью шубу и торжественно вернут прадеду.

Отец улыбнулся мне тепло и без прежней натянутости. И я подумала: мы все же миновали горлышко воронки. Я снова ощущаю фарзу свободно. Почти. Я восстанавливаюсь… она – тоже.

Возле театра было тихо, оцепление полиции плотной двойной цепью закрывало улицу в полусотне метров впереди, у поворота. После покушения всегда начинается игра в перестраховку и поиск тайных и хитрых врагов. Даже там, где их нет…

Мы нырнули в обшарпанный зев парадного, лишенного на время ремонта одной из дверей. Прошагали в главный зал по коврам, брошенным прямо на полугнилые доски старых полов и отбитую в ходе ремонта штукатурку. Было нечто воистину цыганское в кричащем сочетании роскоши, нищеты и беспорядка. Магические светильники наилучшие, ковры драгоценные, мебель антикварная. Кажется, вся обстановка особняка Соболева перекочевала сюда. Недостаток мест для зрителей восполнили за счет наспех сколоченных дощатых лавок и колченогих стульев – надо думать, выцыганенных в соседних домах и даже без хитрости добытых на помойках… Публика была под стать обстановке. Цыгане в шубах и шелковых рубахах, в драных ветхих штанах. Цыганки в новых платках и старых кофтах, все босиком – и Ляля уже, я уверена, сбросила туфли, ей так привычнее.

У самой сцены – десяток журналистов светской хроники и газетчиков. Двое во фраках сидели на расстеленных газетах. Еще один в старомодном костюме с кружевом, явно взятом у кого-то на один вечер, озирался и поминутно проверял свой тощий кошелек. В сторонке, у стены, удобно свернувшись калачиком, пьяно сопел главный столичный сплетник Завидовский, пишущий сразу в три журнала, что есть величайшее чудо и явная магия: трезвым и вменяемым его даже Семка ни разу не замечал…

Рату Соболева сидела на самом ровно установленном диване, по-северному поджав ноги и время от времени испуганно дергая бриллиантовое колье на шее – наверное, оно казалось удавкой. Студенты-маги гудели, бродили по залу, пробовали знакомиться с цыганками, пытались потрясти воображение окружающих исполнением несложных зрелищных трюков. Карл фон Гесс так и пояснил, оглядев этот многонациональный табор: безуспешно тренируются в исполнении домашнего задания за первый курс. Его опознали и чуть притихли. Арьянцы, два десятка практикантов из Дорфуртского университета, вскочили со скамеек и замерли навытяжку, у них дисциплина в крови и неустранима: декан есть существо высшее и непогрешимое, и это неоспоримо. Они ведь своего ректора вполне всерьез и с придыханием именуют святым Иоганном, да и нашего повадились уже звать святым Марком, он терпит, хоть и не рад. Впрочем, наши оболтусы и прозвище оспорили, и арьянцев высмеяли: точно как теперь, дергая за куртки и приглашая приступить к распитию чего-то загадочно булькающего и невидимого. Судя по мутности фарзы, похмелье предстояло нелегкое и не самое удачное.