Бремя
Шрифт:
— Не знаю. Трудно как-то говорить... Знаешь, мне иногда очень трудно начать говорить. Спроси меня сам о чем-нибудь? Спроси меня о чем-нибудь важном.
И Несса посмотрела ему прямо в глаза, и он ответил — долгим грустным взглядом.
— Самое важное сейчас — твое здоровье и здоровье ребенка. Да, это самое важное. Ну, что мне сделать, чтобы ты была счастлива, подскажи мне. Что? Ты одна можешь мне подсказать, можешь научить.
Он опустил свое лицо в ее руки, как всегда делал в моменты близости, и так, как только он мог это делать, — думая только о ее руках и только о ней.
— Пойдем в дом, меня что-то
Артур зажег камин в гостиной, и они сели рядышком, как притихшие, грустные дети. Дровни потрескивали в медленно разгорающемся пламени, и причудливая игра огня завораживала, невозможно было оторваться.
«Где ты сейчас, бедный мой...» — подумала Несса и заплакала.
Артур положил ее голову на свое плечо: «Ш-ш-ш-ш... все будет хорошо...». И гладил по горячим щекам. Он все понял, все простил, даже тоску по тому, другому, но никогда, никогда не скажет ей об этом.
* * *
Утром Артур ушел по рабочим делам, пообещав вернуться к обеду, и Ванесса решила совершить небольшую прогулку. Уже несколько дней она не покидала квартиры, и тело у нее совершенно затекло и отяжелело. За ночь улицы слегка подмерзли, но хорош был Манхэттен в ранний час: день, еще такой молодой и свежий, что-то обещал, что-то нашептывал, хотелось подышать его обещанием, набраться от него сил. Может, и не одолеет ее депрессия, может, и справится она на этот раз сама. Люди и машины, немногочисленные в эту пору, пока еще не вступили в борьбу за существование и передвигались в утреннем трансе размеренно и не спеша. Несса прошла медленным шагом несколько кварталов и, попав в совершенно незнакомое место, тупик между высотными домами и грязным переулком, уже хотела повернуть назад, к своему дому, как вдруг увидела странного мужчину, идущего прямо к ней навстречу. И неестественной, извилистой походкой, и внешностью он кого-то напоминал, но кого — в первую минуту никак не могла определить. Человек приближался, глядя в упор. Или только казалось, что глядел в упор, на лицо его неровно падал подрагивающий дневной свет. И все-таки ей стало не по себе. Но свернуть было некуда, и она замедлила шаг.
— А-а-а, так вот вы где... Рад, очень рад, — сказал мужчина явно с сарказмом, остановившись перед ней. И Ванесса узнала в нем того сумасшедшего, который уже дважды преследовал ее. Ей стало страшно, она хотела обойти его, не отвечая и не реагируя, но обнаружила, что не в силах была двигаться, будто даже ноги кто-то спутал проволокой.
«Он ничего не сможет сделать мне дурного среди бела дня... — попыталась успокоить себя. — Надо дать ему уйти, просто какой-нибудь ненормальный, каких полно в Нью-Йорке».
Однако человек стоял и не собирался уходить. Впервые она видела его лицо так близко, и было оно омерзительно. Верхняя губа поднялась, под нею обнажились рыхлые серые десна, а в зрачках глаз, как в двух ямах, зияла темная пустота. У Нессы мелькнула мысль, как и тогда, в первый раз, когда встретила его, что уродливый субъект вполне мог быть всего лишь навязчивой галлюцинацией, и в надежде на это, протянула руку, чтобы его оттолкнуть. Но человек на лету перехватил ее движение.
— Я ведь предупреждал, мадам, что времени у вас совсем немного, — взвизгнул он. — Предупреждал также, чтобы вы прекратили свое безобразие... Вы же — все продолжаете,
Значит, сумасшедший был вполне реален. Он сделал резвый шаг вперед, подвинулся совсем близко и брызнул слюной:
— Когда, спрашивается, вы сделаете это?
— Что «это»? Чего вы от меня хотите? — Несса пошатнулась и отпрянула, и тут же кто-то схватил ее за плечи. На мгновение ей почудилось, что руки помешанного выросли и обвили ее, как клешни у чудовища, со всех сторон, но тут же услышала другой мужской голос:
— Мэм, вам дурно?
Она оглянулась, молодой полицейский поддерживал ее за локоть...
— Могу ли чем помочь? Вы едва не упали.
В этот же момент преследователь резко развернулся и скрылся за углом. Ванесса успела заметить, что одет он был в тот же длинный, широкий плащ, полностью скрывающий фигуру. Показалось, что вместо фигуры, вместо тела в нем наличествовала лишь полая оболочка, такая же пустая и черная, как и зрачки глаз. И от этого ощущения холодный пот снова пробил ее.
— Да, мне не совсем хорошо... — собравшись с силами, ответила она полицейскому. — Не могли бы проводить меня домой, сэр. Это — недалеко.
— Конечно, я провожу вас, мадам. Не стоит в вашем положении гулять одной. К тому же тротуары пока скользки после ночного заморозка.
* * *
Несса вернулась домой, сменила одежду и легла под одеяло. Но и тогда озноб не утих. В висках стучало, мысли путались, страх не отступал. Чтобы как-то усмирить дрожь, она пошла в ванную, включила горячую воду и встала под струю. Она вспомнила предостережение врача о том, что горячий душ может вызвать кровотечение, но в ту минуту ей было страшно и очень холодно, и обжигающие струи хоть как-то унимали ужас и согревали. Наконец наступило облегчение, она опустилась в ванну, потому что стоять уже не было сил, и вдруг резкая боль, как острым ножом, пронзила тело.
«Мой ребенок! — хлестнула тревога. — Что с моим ребенком?»
Она попыталась выйти из ванны и упала. А потом уже не помнила ничего, все было, как во сне: чей-то (ее ли?) душераздирающий вопль, адская судорога в теле, безмерное отчаяние, сильные руки, подхватившие то, что осталось от нее, визжащий вой сирены, белые коридоры, темнота, опять коридоры, проваливающиеся потолки, люди, инъекции, безудержное вращение и... прерывистый шепот откуда-то издалека:
«Ш-ш-ш — ш-ш-ш шанс... дайте ей шанс... последний шанс... есть шанс... Ш-ш-ш — все будет хорошо...» — и наконец смолкла, остановилась нестерпимая круговерть, и Несса — или другая, бывшая ею — исчезла в немом небытии.
Нет, не умерла она, но распылилась, как пыльца по полю. И зацвели яблони, и зазеленели на солнце виноградные листья; и полилась, зазвенела вода из тонкой трубы артезианского колодца, что в саду дедова дома: «Ванка, держи ведро ровнее, смотри, течет через край, набирай полнее... еще полнее...». И стекает с цинковых боков хрусталь родниковой благодати. И девочка встает на колени, припадает губами к поющей струе, делает глоток, другой — живая вода, нет ничего блаженнее вкуса ее, только она и может утолить жажду...