Бремя
Шрифт:
— Да, я потеряла дочь и близкого человека. Но эти, как вы говорите, «травмирующие события» моей личной жизни касаются меня лично. К тому же, все, что могла, я уже рассказала доктору Берри...
— Доктор Берри диагностировал вас с суицидальным риском.
— Он ошибся.
— Миссис Файнс, вы хорошо знаете наши условия: если вы не будете сотрудничать с нами, вас задержат здесь на неопределенный срок. Мы должны знать ваши мысли.
— Вы не можете их знать, я сама их часто не знаю...
— Значит, ли это, что у вас есть суицидальные идеи?
— Я не сказала этого...
— Значит ли это, что вы не контролируете свои мысли?
— Я
— Сеансы психоанализа выявили обратное, — опять облизывая губы, как будто получая удовольствие от собственного сообщения, сказал доктор.
— Психоанализ создан таким же больным человеком, как и мы с вами...
— Вы считаете меня больным? Вы считаете Фрейда больным?
— Считаю, что в каком-то смысле мы все — больны...
— В каком же это смысле?
— Больное самолюбие. У нас у всех — больное самолюбие. Из-за этого никто — не в безопасности с собой. Включая вас...
— Вы считаете, что-то угрожает мне?
— Чрезмерная самоуверенность. Вы сейчас говорите со мной так, как будто вам дано право распоряжаться моей жизнью, очень самонадеянно. Я уже ответила, что у меня нет желания убивать себя... Вы же продолжаете настаивать на обратном.
Доктор черкнул на полях таблицы с вопросами: «паранойя», «пассивная агрессия» и обвел жирным синим кругом:
— Я не настаиваю, миссис Файнс, я просто хочу внести ясность и не допустить ошибки. Если завтра вы выпрыгнете из окна или пораните кого-то — отвечать буду я. Так что, мы должны закончить начатое интервью. Это протокол, без этого мы не можем отпустить вас домой. Итак, вернемся к вашим неконтролируемым мыслям. Представляете ли вы хотя бы иногда свои похороны, и то, как люди будут реагировать на вашу смерть? — и после слова «смерть» врач снова обильно смазал губы слюной. Что-то нездоровое и нечистоплотное было в этой его привычке. Ванесса вся напряглась от отвращения, давно она не чувствовала настолько явной брезгливости к кому-либо — ей даже стыдно стало за такое сильное, почти животное чувство.
— Нет, из близких у меня остался только муж. И я бы не хотела причинять ему боль.
— Миссис Файнс, есть ли у вас в доме оружие или потенциально опасные лекарства? И если есть, держали ли вы их когда-нибудь в руках?
— Нет. У нас в доме нет оружия. Опасных лекарств тоже нет.
— Санитары видели большой кухонный нож на полу в прихожей? Как он там оказался? Что вы собирались с ним делать?
— Я взяла его в руки, когда позвонили в дверь.
— Для чего? С какой целью?
— У меня не было цели.
— Но был импульс?
— Не помню. Я в первый момент напугалась.
— Подумали ли вы в тот момент о самоубийстве?
Ванесса опустила голову, сейчас ей не хотелось врать, даже этому самодовольному, скользкому, как подвальная сырость, мокрогубому доктору.
— Да, у меня мелькнула такая мысль... Но я справилась с ней, пошла и открыла дверь...
— Вы уверены, что сможете справиться с этой мыслью и в будущем?
— Я ничего не знаю о будущем. Оно пока не наступило...
* * *
И все же что-то изменилось тем полным непредвиденных событий днем. Двигаясь из приемного отделения лечебницы, после долгих, утомительных допросов врачей, пытавшихся определить по всем правилам психиатрических учебников степень аномальности ее ума, в палату под символическим (специально для русских?) номером 6, Ванесса, как ни странно, не испытывала прежнего ужаса и беспомощности. Думала
Все та же мертвенная желтизна лиц, углов и потолков, но Несса — чуточку другая — тише, терпеливее — сирота, ожидающая удочерения...
* * *
Печальная обитель для душевнобольных — «психушка» (не скажешь лучше, чем по-русски) — изнанка больного мира — по-прежнему (как будто и не утекло трех с лишним трагических лет) вымучивала свое полусонное, полуживое, одурманенное психотропными препаратами, существование. Шаркали по грубым полам ватные отекшие от малоподвижности и неправильного пищеварения ноги больных, грузные санитарки развозили по палатам еду и лекарства, придирчиво и неодобрительно поглядывая по сторонам, покрикивая даже на «послушных» пациентов, получивших разрешение выходить из боксов, подпирающих стены с полуоткрытыми ртами, бессмысленными выражениями на синюшных лицах и смутным чувством потерянности во времени и пространстве. Не исцелить антидепрессантами душевное страдание. Не встретится «Прозак» или «Паксил» в терминалах сознания одинокого страждущего с его неизбывной тоской и не скажет: «Свободен ты, иди с миром, снимается с тебя груз вины и страхов...», но оглушит, задует, как жар в печи, спасительную боль, и поплетется человек по жизни с замутненным оком, пока и совсем не ослепнет.
Бесконечен, неисчислим и необъясним эмоциональный опыт человека, и, насколько, должно быть, претенциозна наука, пытающаяся притвориться понимающей и знающей его тайны. Премудрость людская, не испросившая премудрость Высшую...
Лишь вчера вдыхавшая настоящий воздух неба, спускалась Несса по принуждению в душное подземелье медикаментозного полубытия. Наступали утра, но не кончались и ночи. Приходил следующий час, но не уходил и предыдущий. Нагромождалось время, все дальше удалялись голоса. И терзали, рвали в клочки ослабевший рассудок дикие, диковинные сны. Сны, сны и сны... эти внезапные и взрывные, как лопающиеся воздушные шары, видения; сюрреалистические картины никогда не виденного и не пережитого — призраки антижизни... «Надо бороться, — думала Ванесса, когда ослабевало действие дурманящих препаратов. — Нельзя сдаваться», хотя мешала и останавливала необычайная усталость и немота в теле. Тупые, опустевшие углы памяти. Тягучие, как изжеванная жвачка, мысли — о чем? — не понять, ну и неважно... Безразличие, безымянность: во чье же имя мир этот?
Но что-то важное в ней не смогли все-таки разрушить лекарства. И напрягая волю, преодолевая стены ступора и аморфность разума, искала Несса в охраненной глубине своей, там, где все еще дышала живая душа, пережитое совсем недавно ощущение — предчувствие того, что никто — не один, и она — не одна, что добрый помощник где-то рядом — и находила его в минуты мимолетной ясности, как драгоценность, как нежданную награду, и тихо радовалась, и надеялась.
Глава 24 Идиот