Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

Заячья лапа согрелась в соломе. "Как бы узнать - капитаны сразу выбрасывают "зайцев" за борт или сначала исповедуют и накормят?"

Мысли начали путаться, в голове закружились яблони, книжки с клеенчатой обложкой, воющие Ульрики с восемью ногами и здоровенным рогом во лбу...

Ух ты, вот оно, чудище из оврага, прямо в окошко вскочило! Но Миккель Миккельсон не зевает, держит наготове складной нож!

"Я тебя! Не будешь на собак порчу насылать!" - крикнул Миккель и проснулся.

С грохотом упали

вилы. Ульрика, тяжело дыша, перешагнула через них и легла рядом с Миккелем. Дверь еще скрипела: значит, она вошла только что.

Миккель прижал к себе дрожащую овечью морду.

– Что... он уж и за тобой гнался?
– проговорил он, запинаясь от волнения.
– Ну, доберусь я до него!

Миккель схватил вилы и выскочил на двор. Солнце еще не взошло, но над крышей постоялого двора уже стелился пар.

А на крыльце лежал Боббе и весело трепал зубами черный лоскут. Миккель сжал вилы крепче, так что суставы побелели, но сражаться было не с кем.

– Если морские овцы ходят в черных брюках, - прошептал он, - то одна из них сейчас разгуливает с голым задом!

Голос Миккеля больше не дрожал.

Глава восьмая

МАНДЮС И ВОР

Летними вечерами над Бранте Клевом мошкары тьматьмущая. В эту пору местные жители советуют остерегаться клевских фей.

– Не ходите туда после полуночи, - говорят они, - заманят феи прямо в пропасть. Не успеешь и глазом моргнуть, как рыбьим кормом станешь.

Конечно, каждому ребенку ясно, что это небылицы.

А только и постраннее вещи случались на пустоши.

Взять хоть происшествие с Синторовыми овцами!

Шестьдесят восемь животин, считая ягнят, пригнал Мандюс Утот на пустошь в этом году. А три дня спустя, как ни считал, ни пересчитывал, получалось шестьдесят шесть.

Синтор обозвал Мандюса тупицей, который и пальцы-то на собственных ногах сосчитать не сумеет. А на следующий день оказалось еще одним ягненком меньше, хотя Синтор сам пришел проверять.

Синтор сперва побледнел, потом покраснел, как бурак.

Мандюс просунул пальцы в дыры пальто и предложил прочитать "мощный стих против рыси".

– Не морочь другим голову, коли своя не работает! Уж я-то знаю, чьих это рук дело!
– зашипел в ответ Синтор и поглядел на дом Миккельсонов.

Мандюс получил приказ соорудить сторожку и засесть в ней на ночь с ружьем.

– Коли увидишь то, что мне надо, деньги твои!
– сказал Синтор с недоброй улыбкой и сунул ему в карман новенькую пятерку.

У бедняка Мандюса закружилась голова. Ясное дело: нет ничего приятнее для слуха, чем шуршание новой пятерки...

Мигом срублены четыре жердины. Теперь - воткнуть их в землю, так. А теперь - рубить кусты, побольше да погуще, вот так!

Мандюс связал жердины вверху - аж заскрипели!
– потом настелил крышу и заполз

с ружьем в шалаш.

Никто в Льюнге не ведает, что случилось в ту ночь на клевской пустоши. А только утром, в половине шестого, Мандюс ворвался в спальню к Синтору, словно за ним сам черт гнался.

– Шавка, хозяин!..
– вопил он, размахивая ружьем перед носом Синтора.
– Не выскочи вожак вперед, я бы ее на месте уложил, лопни мои глаза!

– Какая еще шавка?..
– сонно буркнул Синтор.

Но Мандюс всю дорогу готовил свой рассказ и теперь боялся сбиться.

– Сижу это я с ружьем, - тараторил он, - и что же я слышу: блеет кто-то, да так жалобно, что слеза прошибает,..

– К черту слезы, о деле давай!
– рявкнул Синтор; он почти проснулся.

– Не иначе, ягненок от матки отбился, подумал я.

Только высунулся поглядеть - что же я вижу?..

– Что? Выкладывай!..
– заорал Синтор, вскакивая с постели.

– ...кто-то несется во мраке мимо шалаша прямо к ягненку. И хватает бедняжку прямо за горло - уж я по крику понял! И когда я туда подскочил, что же я вижу?..

– Ну, что ты увидел, черт дери?!
– грохотал Синтор, красный, как помидор.

– Шавку Миккеля Миккельсона, ясное дело! А в зубах у нее... у... нее...

Но тут бедняк Мандюс запнулся; пришлось сунуть руку в карман, где шуршала новенькая бумажка.

– Ну, ну, что в зубах-то?
– напирал Синтор.

– Коли я не обознался, значит, то... овечья шерсть... и с кровью, - пробормотал Мандюс так хрипло и так тихо, что сам едва разобрал.

Синтор сунул в рот сигару и пожевал ее, точно вялую морковку.

– Пятерка твоя, ты верно увидел, - сказал он.
– Ну, доберусь я теперь до этой шайки! Как думаешь, Мандюс?

Мандюс поплевал на бумажку, скатал из нее шарик и спрятал в ухо.

– Я думаю, как вы, хозяин, - ответил он.

Глава девятая

КЛАДБИЩЕНСКИЙ ПРИЗРАК

Между рыбацким поселком и деревней Льюнга много бугров. Не сладко шагать по ним в дождь и ветер...

Ведь не у всякого есть белая цирковая лошадь, чтобы ехать верхом на занятия к священнику.

Церковь стояла на пригорке, сорок метров над морем, на самом ветру. И, сколько ни жги сухого вереска, все равно холодно, особенно коли на тебе всего-то одежонки, что латаная куртка.

Зато какая колокольня! Все видно: и речку, возле которой, за кустом сирени, приютился домишко Якобина, и Бранте Клев, и пристань по ту сторону залива. Даже крышу Эбберова фургона.

Но главная достопримечательность находилась в запечатанном стеклянном шкафу внутри церкви, в ризнице.

Если отодвинуть висевшие сверху вышитые серебром богемские ризы, можно было увидеть длинную Каролинскую шпагу с восемью рубинами на эфесе.