Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

Ключ от шкафа хранился у пастора, и он никому его не давал.

Четырнадцать учеников стучали зубами в ризнице.

Пальцы кутались в шерстяные платки, деревянные башмаки дробно стучали по полу - уж очень сильный ветер был в тот день.

– И надлежит быть пастве, и надлежит быть пастырю... читал пастор дрожащим, старческим голосом.
– Так помыслим же о сем, драгие чада.

Миккель сплел пальцы и попытался помыслить, но его мысли упорно переносились то к расщелине на Бранте Клеве,

то к постоялому двору.

Что же такое лежит в дупле, за досками? Ящичек с серебряными монетами? Может, их хватит купить пай в корабле?

"Кто же оставил часть своих брюк в зубах Боббе?" Миккель мысленно перебирал, у кого в Льюнге черные брюки.

Выходило - у всех.

– Ибо, аще появится волк, - продолжал священник, - кто тогда охранит агнцев?

Миккель зажмурился и представил себе Боббе с огромными клыками и волчьим хвостом.

"Рассказать Туа-Туа о "морской овце" или нет?" - спросил он себя и невольно вздрогнул. Чтобы отвлечься, Миккель стал читать надпись на дощечке:

Сия шпага

Высокоблагородным Ротмистром Рупертом Аугустом Строльельмом, тяжело раненным под Пунитцем, после его возвращения в Лыонгу восемью поляцкими церковными рубинами украшена и поднесена сему святому дому.

"Если, как выйдем, окажется, что ветер не переменился, расскажу, - решил Миккель, когда допели последний псалом и куртки ринулись вперегонки с шерстяными платками к двери. Заревет так заревет".

– Миккель Миккельсон, вернись-ка на минутку!
– окликнул его пастор из ризницы.

Миккель пропустил вперед Туа-Туа.

– Должно, хочет, чтобы я ему одеться помог, - шепнул он ей.
– Я догоню тебя на Большом бугре. Мне надо тебе кое-что сказать. Очень важное! Я быстро.

Он закрыл дверь и пошел назад, к священнику. В ризнице горела свеча; на столе лежали чистые тряпицы и банка с салом - от ржавчины.

– Мне нужна помощь, шпагу почистить, - объяснил пастор.
– Тебе далеко домой-то?

– Ничего, у меня лошадь, - ответил Миккель, а сам подумал о Туа-Туа: придется ей одной шагать по Большому бугру в такой ветер.

Пастор выковырял воск из замочной скважины - он затыкал ее, чтобы моль не пробралась, - и отпер. У Миккеля защекотало в носу от нафталина.

– Никакого сладу нет с молью, - ворчал пастор, доставая шпагу.
– Вот протирай ножны, а я клинком займусь.

Рубины на эфесе смотрели на Миккеля, точно змеиные глаза. Грилле рассказывал ему, что Строльельм снял их с иконы в Кракове. Знающие люди оценивали рубины в тридцать тысяч.

"Мне бы хоть половину - купил бы корабль и уплыл в теплые страны", - думал Миккель, принимаясь за работу.

Он чистил больше часа. Наконец пастор сказал, что хватит, и сунул клинок обратно в ножны.

– Ах, хороши,

прости меня, Николай-угодник!
– вздохнул он, поворачивая эфес.

Драгоценные камни переливались огоньками.

Потом пастор повесил шпагу на место и добавил:

– Эти рубины украшали четки его преподобия в часовне святого Стефана, а тут в Краков вошла рота Строльельма... Да-а-а, война - бедствие, Миккель Миккельсон!

Пастор запер шкаф и вышел из церкви, пропустив Миккеля вперед. Ветер трепал его седые волосы.

– Спокойной ночи, Миккель, не мешкай. Видишь, ненастье собирается.

Миккель натянул на уши шапку. Перед ним, под низко нависшими тучами, тянулось кладбище. За низенькими оградами торчали позеленевшие кресты.

А Белая Чайка ждала его в конюшне за кладбищем.

"Ты что, Миккель-трус, никак, призраков боишься?" попробовал он высмеять себя. Но смех не получился, горло вдруг пересохло, как будто он наелся золы. Миккель шел и слушал стук своих деревянных подметок: "Раз и два... и раз, и два... и раз, и..."

"Пробежаться, что ли, ноги согреть?" - подумал он и помчался, как олень. Бах! Он въехал с ходу ногой в старый чайник, растянулся во весь рост и наелся земли. Скорее встать, и дальше!

Внизу глухо ворчала река. Кто из деревенских ребятишек не знает, что вода в ней ядовитая? Один глоток - и не видать тебе больше ни солнца, ни луны.

А вот и кладбищенская ограда, и ступеньки через нее.

Но едва Миккель стал на ступеньку, как его словно громом ударило: здесь ведь носили в старину тех, кто наложил на себя руки! Самоубийц, которых нельзя хоронить в освященной земле!..

Какой стих против привидений читал Грилле, когда в сети попался череп? Ага, есть:

Прочь, водяной,

Сгинь под водой!

Кожа и кости,

Уйдите и...

Миккель никак не мог вспомнить конец.

Из-за тучи вышла луна и осветила сторожку Якобина за суковатым сиреневым кустом. В окнах темно, лодки на месте нет...

"Наверное, отправился рыбу бить острогой", - сказал себе Миккель. Деревянные подметки громко стучали по каменным ступенькам.

И вздумалось же пастору именно сегодня ржавчину счищать! Вот могила мельника Уттера...

"Раз и два... и раз, и... два... и раз, и..." Башмаки вдруг остановились.

Из-за угла конюшни появилась Белая Чайка. Но кто это стоит рядом с ней, черным силуэтом на фоне ночного неба?

– Уттер... Ой, спасите меня!
– прошептал Миккель и обмер.

Но тут он вспомнил, что говорил Грилле про Уттера: мол, мельник был маленького роста и горбун. А этот длинный, как жердь. H вообще: разве привидения крадут настоящих живых лошадей?

Миккель проглотил жесткий ком и крикнул: