Бриллианты из подворотни

Войнов Александр Иванович

В обвинительном заключении фигурировала и Алла Борисовна Пугачева.

Несколько лет спустя, выйдя на свободу, Шлихт уз­нал, что Примадонна не забыла Кречинского и заказала поэту и композитору песню на эту тему. В ней есть слова: «Настоящий полковник...»

Шлихт считал, что ее можно было понять. Рядом с Кречинским Филипп Киркоров выглядел бы пародией на мужчину.

Это был настоящий «бриллиант» из подворотни.

Институт Сербского

После Бутырской тюрьмы институт Сербского пока­зался Шлихту курортом. Чистое постельное белье, отлич­ное трехразовое питание и свежий воздух — все это приятно контрастировало с тюремной баландой и вонью па­раши.

В палате курить не разрешалось. Каждый час ко­ридорный-прапорщик включал вентилятор в туалете, и все желающие шли на перекур.

Отделение состояло из четырех палат. В каждой было десять коек. Кроме зеков, в палате круглосуточно нахо­дилась сестра наблюдения, которая фиксировала каждый их шаг. Кроме нее, была манипуляционная сестра, в обя­занности которой входило делать инъекции и раздавать успокаивающие препараты. А успокаиваться пациентам было от чего. На большинстве из них висели расстрельные статьи, и в перспективе им должны были «намазать лоб зеленкой». Здесь были маньяки, пироманы, садисты и просто мокрушники с двумя, тремя трупами на счету. Сюда на судебно-медицинскую экспертизу свозили со всей страны подследственных, в чьей вменяемости усомнился следователь или судья.

Здесь находился солдатик из Камчатки, который, стоя на посту, расстрелял в упор начальника караула и двух своих сослуживцев. Обследовался и горилоподобный рыжий сексуальный маньяк, который в лифтах душил и насиловал свои жертвы. Всего у него было раскрыто один­надцать эпизодов, пять из них — со смертельным исхо­дом. Украшением палаты был легендарный «Мосгаз»-Оганесян, наводивший в свое время ужас на москвичей. Он грабил квартиры, представляясь работником Мосгаза. На нем тоже висело несколько трупов. В общем, компания была «веселая». Каждое утро после завтрака был врачебный обход во главе с заведующей отделением — женщиной лет сорока с лишним, узбечкой. Звали ее Раиса Фазиловна. Она была доктором медицинских наук. Вокруг нее суетились с десяток доцентов и кандидатов наук. Каждый врач вел одного больного в палате. Как Шлихт понял, основными методами обследования были наблюдение и собеседование. Экспертиза длилась три­дцать дней, после чего комиссия должна была установить, был ли подследственный невменяем во время совершения преступления или нет. Если он был вменяем, то его ждал суд, зона или вышка. А если подследственного признава­ли невменяемым, то он направлялся на специальное при­нудительное лечение в больницу тюремного типа. С тя­желыми статьями это была «вечная койка». Что лучше, сказать трудно. Невменяемыми часто признавали дисси­дентов. В отделении их было всего двое. Какой-то прав­доискатель — директор шахты с Донбасса — и очкарик, якобы готовивший покушение на членов Политбюро.

На обходе к Шлихту подошла женщина лет тридца­ти и представилась:

— Я ваш лечащий врач. Меня зовут Ольга Святосла­вовна.

Как позже он узнал, она была киевлянка, к тому же и украинка. Внимательно осмотрев ее, Шлихт остался до­волен. Ладная фигура, вьющиеся волосы, выбивающиеся из-под шапочки, миловидное лицо — все радовало глаз. В этот день она вызвала Шлихта к себе в кабинет, и они долго разговаривали о самых разных вещах. В конце беседы она спросила, не назначить ли ему успокоитель­ное. Шлихт отказался. Он был совершенно спокоен.

Вернувшись в палату, Шлихт увидел, что соседняя койка, ранее пустовавшая, занята. На ней поверх одеяла в позе лотоса сидел мужчина лет тридцати пяти, высоко­го роста, худощавый, жилистый и, как показалось, очень сильный. Лицо у него было продолговато-худощавое, очень выразительное. Шлихт бы даже сказал — иконо­писное. Такие лица встречаются не часто и надолго запо­минаются.

Подошло время обеда. Все маньяки, убийцы, дисси­денты и прочие преступники, не смотря на не совсем чис­тые руки и совесть, дружно уселись за стол.

Угрюмый

парень, в перестрелке убивший мента, про­басил:

— Желаю всем волчьего аппетита и арестантской не­нависти к работе.

Все одобрительно заулыбались.

Только одно место за столом оставалось свободным. Новичок, сидевший в позе лотоса, никак не отреагиро­вал на стук тарелок и ложек. К нему подошла медсестра наблюдения и спросила:

— Храпов, вы почему не на обеде?

— Сегодня пятница. До воскресенья я голодаю. Так советует Порфирий,— ответил он.

Никто Порфирия не знал, и это всех очень удивило. Сестра пошла к себе и сделала отметку в журнале наблю­дения.

На следующий день Шлихт познакомился с Геннади­ем Храповым. Так его звали в миру. Но было у него и другое имя. Оно звучало не совсем обычно. Его звали Гуру Вара Вера. Он был йог. И вдобавок Гуру, что значит учи­тель, наставник.

Из его рассказа Шлихт узнал, что он привлекался за хищения государственного имущества в особо крупных размерах. Будучи директором пушной фактории за Полярным кругом, Геннадий еще был и завмагом, и начальником почты и сберкассы в одном лице. Храпов скупал у местных охотников пушнину, затем вел их в магазин и продавал соль, патроны, спички, сахар и все необходи­мое, а остаток клал в сберкассу на книжку. Расценки на пушнину и товар устанавливал сам. В результате у него собралось около полумиллиона рублей.

Но однажды его деятельностью заинтересовались органы, и ему пришлось стать на лыжи. В прямом и пере­носном смысле. По дороге на Большую землю его задер­жали и закрыли в СИЗО. Следователь усмотрел в его по­ведении что-то необычное и направил на судебно-меди­цинскую экспертизу. Местные эксперты не смогли установить диагноз, и Храпова направили в Москву в Ин­ститут общей и судебной психиатрии имени Сербского, который зеки называли сокращенно «серпы».

Шлихт часто беседовал с Гуру Вара Верой. Тот при­открыл ему дверь в страну под названием Йога. Гуру куль­тивировал ее новый вид, который назывался Ханса-йога. Себя он считал Ханса-воином. В его учении, кроме асан, медитаций, голоданий и очищений, укрепляющих душу и тело, входило изучение восточных единоборств, при­емы которых он знал в совершенстве.

В отличие от остальных, Гуру не «косил», то есть не симулировал душевное заболевание. Когда Шлихт начи­нал «подкашивать», он говорил:

— Полное вхождение в образ небезопасно. Не делай этого. Плыви по течению. Доверься своей судьбе. Необ­ходимо научиться оценивать последствия своих действий. Ошибочные действия вызывают необходимость возмез­дия. Чаще это происходит не сразу. Нас никто не пресле­дует за каждое наше прегрешение. И все-таки возмездие существует, потому что, совершив плохой поступок, ты создаешь нечто отрицательное, что так или иначе оказы­вается связанное с тобой. Это отрицательное может про­явиться сразу же в облике того, кто захочет тебе отомстить за былые обиды. Но, может быть, ты столкнешься с этим в будущем, совершив какую-нибудь ошибку по собствен­ной вине, станешь жертвой собственной недальновидно­сти. Не существует никакой кармической зависимости, которая учитывает наши проступки. Запись всех наших дел находится в нашем собственном разуме — нигде боль­ше. В этом и заключается ее разрушительная сила.

Шлихт отметил, что все сказанное им, может быть, и верно, но очень расплывчато и нерационально.

— Некоторые истины надо воспринимать мистичес­ким, а не рациональным путем,— ответил Гуру.— Для того, чтобы не совершать ошибок и быть в ладу с самим собой, нужно уподобиться трем символам.

Первый — это необработанный кусок дерева, к кото­рому не прикасалась ни рука человека, ни нож, ни топор. Этот кусок дерева не имеет ни размеров, ни формы. Это символ естественного состояния. Состояния, лишенного особенностей, забот и суетных мыслей.