Бродяга
Шрифт:
– - И Джигурде нельзя?
– - Джигурде тем более! Плагиатчиков -- выше крыши!
– - Он же не виноват, что голос похожий!
– - Значит, совсем не пой!..
Пашка в самом деле знал все и обо всем. Ни одна тема не способна была поставить его в тупик, и посади его в президентское кресло, он и тогда бы начал немедленно действовать, для начала переспорив всех министров, а потом и самых говорливых из депутатов. За словом Пашка никогда не лез в карман и вещал с зычной самоуверенностью. Струящийся из ноздрей дым "Беломора" напоминал дыхание дракона и не оставлял сомнений, что каждая фраза
– - Не надо ля-ля!
– - надрывался Паша.
– - Брэг хорош только для американцев. У них там даже зимой жара, а снег выпадает раз в два года. Так что им мясо действительно ни к чему. Обливаются потом, да еще едят, как слоны.
– - Но что-то им надо есть?
– - Ты за них не волнуйся. Янки теряться не будут. Всегда найдут что пожевать. Виноград, яблоки, инжир, авокадо...
– - Аво -- что?
– - Авокадо, дурила! Фрукт как бы такой. Типа груши, только противнее. У них этой зелени валом. Вот и пусть лопают.
– - А цены?
– - Что цены? Раз в пять ниже, чем у нас!.. Там даже бананы за фрукт не считают! Апельсинов уродится больше, чем положено, они их бульдозерами в кучу и напалмом к едрене-матрене. Что ты мне говоришь!..
Пашке давно уже никто ничего не говорил. С Пашкой трудно было спорить. Сама его интонация напрочь исключала возможность возражений. Слова соскакивали с пухлых Пашкиных губ задиристыми петушками, немедленно набрасываясь на слушателей, сторожа малейшее инакомыслие. Если кто и пробовал возражать, то выходило это неловко, больше напоминая попытку оправдаться. Перед Пашкиными петухами пасовали все. Даже самые крепкие из аргументов становились похожими на объевшихся неуклюжих гусениц, которых словно нарочно подбрасывали разгневанным птицам на съедение.
Устав от шумливых баталий, Евгений Захарович медленными шагами прошел в лабораторию. Женщины здесь пили чай с пирожными и толковали о диетах, о килограммах лишнего веса, одинокий очкарик трудился над схемами. Осциллограф дразнил его кривыми, приборы упрямо показывали не то, что нужно.
– - Не работает?
– - спросил Евгений Захарович.
– - Не хочет, -- в глазах очкарика, увеличенных щедрыми линзами, темной смолой разливалось отчаяние отчаяние. Он жалобно моргнул, словно собирался заплакать.
– - Да-а...
– - Бессмысленно протянул Евгений Захарович. Больше говорить было не о чем. Он хотел было дать совет насчет емкостей, но вовремя вспомнил, что кто-то об этом уже говорил. Неопределенно пожав плечами, вышел в коридор, и тут же сама собой заработала старая программа. Не спрашивая разрешения, ноги вполне самостоятельно понесли тело привычным маршрутом. А сзади Пашкины петухи продолжали доклевывать робких гусениц.
– - Или тот же Касиус Клей... Разве Джеки против него потянет? Да одного-единственного раунда не выдержит!..
Потянет или нет, Евгений Захарович не знал и не желал знать. Он летел, отрываясь от слов, чувствуя, как встревоженно овевает его стоялый институтский воздух. Справа и слева на стенах рождались тени, кривляясь, мчались некоторое время за ним, в конце концов отставали.
Он окольцевал институт дважды. В третьем заходе попробовал увязаться за вихляющимся культуристом,
Отпыхиваясь, Евгений Захарович просто так без нужды заглянул в секретариат и тут же столкнулся с вопросительным взглядом секретарши. Как-то уж так вышло, что надо было о чем-то спрашивать, говорить, иначе все могло показаться нелепым и даже подозрительным.
– - Директор у себя?
– - ляпнул он первое, что пришло на ум.
– - У себя, -- темные глаза секретарши смотрели все с тем же требовательным ожиданием.
– - И что ммм... Принимает?
– - Принимает.
– - Удачно-то как!
– - Евгений Захарович мысленно чертыхнулся. Все! Он попался. И до чего глупо! Рассказать кому -- засмеют. И правильно сделают. Сам виноват. Дуралей скучающий... Окончательно захлопывая за собой ловушку, он прошел в приемную и озабоченно покачался на пятках. Надо было что-то срочно придумывать. Ситуация глупела с каждой секундой, и с каждой секундой сердце Евгения Захаровича колотилось все более гулко. Порция за порцией в кровь впрыскивался адреналин, становилось жарко. Молчать долее становилось невозможно, и, сосредоточенно взглянув на цветас
тый календарь с балериной, Евгений Захарович заговорил. Вернее, сам он в разговоре участия не принимал. За него работал язык, и, с изумлением прислушиваясь к нему, Евгений Захарович постепенно приходил в себя. Странно, но до сих пор он даже не подозревал в себе таких способностей. Выходило звучно, весомо, почти как у Пашки... Собственно, да, он хотел поговорить с директором... На предмет проспекта и дальнейших его перспектив... Словом, как вы понимаете, вопрос не на пять минут, а у директора, кажется, что-то с плановиками? Нет?.. Ах, с заведующим! Вот-вот, это и имелос
ь в виду. Где план, там и заведующий, если он, конечно, настоящий заведующий. Как говорится, начальство -- всегда начальство. Вечный дефицит времени и все такое... Стало быть, разумнее зайти попозже. Ближе к вечеру или, скажем, завтра... Нет, нет! Передавать ничего не надо. Проспект подождет... И между прочим, Зиночка, глазки у вас растут. Правда, правда! Что вы, какой комплимент?.. Чистая правда! У кого-то волосы растут, у кого-то шея, а у вас глаза!.. Отступая к выходу, Евгений Захарович приложил руку к груди. Восхищение нравится всем. Даже шутливое, даже не вполне искрен
нее. Взгляд секретарши утратил строгость, длинные, умело подкрашенные ресницы томно опускались и подымались, напоминая движение веера. Спешно попрощавшись, Евгений Захарович выскочил за дверь.
Увы, не успел он перевести дух, как тут же разглядел Трестсеева -- одного из многочисленных авторов проспекта. На миг на лице высокого начальства промелькнула досада, но он тут же расцвел и, шагнув вперед, с проворством бывалого фата подцепил Евгения Захаровича под локоток.
– - Вот я вас и поймал, батенька!