Бродяги Дхармы
Шрифт:
— Как по части мне начать с ее руки?
— Давай, клево. — Что я и сделал, улегшись на пол прямо в одежде и целуя ей руку, запястье, потом выше, к телу, а она смеялась и почти что плакала от восторга, что все везде ею занимаются. Все мирное безбрачие моего буддизма уходило коту под хвост. — Смит, я не доверяю никакому буддизму, никакой философии или социальной системе, которые отметают секс, — довольно учено изрекал Джафи, уже закончив и усевшись голым, скрестив ноги и сворачивая себе папироску из «Булл Дурэма» (самопальное курево было частью его «упрощенной» жизни). Все завершилось тем, что мы голышом варили себе на кухне веселый кофе, а обнаженная Принцесса лежала на боку прямо на кухонном полу, обхватив колени руками — просто так, лежала просто так, а потом мы с нею залезли вместе в теплую ванну и слышали оттуда, как Алва в другой комнате обсуждает с Джафи дзэнское Безумие Свободной Любви и его оргии.
— Эй, Принцесса, мы будем это делать по вечерам каждый четверг, а? — завопил Джафи. — Это будет регулярная функция.
— Ага, — отозвалась Принцесса из ванны. Говорю вам, она действительно была
— Ты же сама такая молоденькая.
— Но я — древняя мать земли. Я Бодхисаттва. — Она была немного поехавшая, но когда я услыхал, как она произнесла «Бодхисаттва», то понял, что она хотела стать Буддистом с большой буквы, как Джафи, а для девушки единственным способом выразить это был именно такой — с традиционными корнями в тибетской буддистской церемонии ябъюм, поэтому все было прекрасно.
Алва был невероятно доволен, был целиком и полностью за «каждый четверг», да и я теперь — тоже.
— Алва, Принцесса говорит, что она — Бодхисаттва.
— Конечно, Бодхисаттва.
— Она говорит, что она — мать всех нас.
— Женщин-Бодхисаттв в Тибете и некоторых частях Индии, — сказал Джафи, — брали в храмы и иногда в ритуальные пещеры и использовали как святых наложниц, им это засчитывалось в заслуги, и они медитировали. Все — и мужчины, и женщины — медитировали, постились, закатывали себе вот такие праздники, опять начинали есть, пить, разговаривать, бродить по окрестностям, в дождливое время жили в вихарах, а когда было сухо — под открытым небом, и у них не было такого вопроса: что делать с сексом? — что мне всегда и нравилось в восточной религии, и вот что меня всегда прорубало в наших индейцах… Знаете, когда я был пацаном в Орегоне, я совсем не чувствовал себя американцем, со всеми этими пригородными идеалами, подавлением секса и вообще этой тоскливой серой газетной цензурой всех наших подлинных человеческих ценностей, но когда я открыл для себя буддизм и все остальное, я вдруг ощутил, что жил в предыдущей жизни бессчетные века назад, а теперь из-за ошибок и грехов в той жизни сброшен в более скорбное царство существования, и моей кармой было родиться в Америке, где никому не в кайф, никто ни во что не верит, а тем паче — в свободу. Вот почему я, к тому же, всегда сочувствовал освободительным движениям, вроде анархизма у нас на Северо-Западе, старым героям «эвереттской бойни» [6] и все такое… — Вечер закончился долгим искренним обсуждением всех этих предметов, и Принцесса, в конце концов, оделась, и они с Джафи поехали на велосипедах домой, а мы с Алвой остались сидеть друг напротив друга в красноватом полумраке.
6
Самое кровавое событие в рабочем движении Тихоокеанского Северо-Запада США. 5 ноября 1916 года к причалу городка Эверетт, штат Орегон, из Сиэттла подошел паром «Верона» с примерно 250 членами организации «Индустриальные Рабочие Мира». На берегу их поджидал шериф Доналд МакРэй и около 200 добровольных дружинников. Активное противостояние сознательных рабочих с местной полицией началось здесь 1 мая 1916 года, после успешной забастовки кровельщиков. Шериф неоднократно запрещал агитацию, рабочие митинги и открытие отделения ИРМ в Эверетте, полиция избивала рабочих при разгоне демонстраций. 5 ноября же шериф с дружинниками открыли по парому огонь, пытаясь воспрепятствовать высадке рабочих. При обстреле погибло 7 человек, 50 было ранено, неизвестное количество пропало без вести. По возвращении «Вероны» (и не успевшего подойти к причалам парома «Калиста» с 40 рабочими на борту) в Сиэттл все были арестованы.
— А знаешь, Рэй, Джафи на самом деле крутой — дичайший, безумнейший, крутейший кошак, которого мы встречали. И я люблю в нем то, что он — действительно герой всего Западного Побережья, ты понял, я уже здесь два года и не встречал еще ни одного, кого стоило бы знать, на самом деле, ни одного с подлинно просветленным разумом, я уже и надежду потерял по части Побережья. Помимо всего, что у него за спиной — восточное образование, Паунд, пейота, видения, горы, бхикку… ух, Джафи Райдер — великий новый герой американской культуры.
— Он безумен, — согласился я. — И еще вещи, которые мне в нем нравятся: его спокойные печальные моменты, когда он много не говорит…
— Да-а, интересно, что с ним станет в конце.
— Я думаю, он кончит как Хань Шан, поселится один в горах, будет писать стихи на стенах утесов или петь их толпам, собирающимся у его пещеры [7] .
— Или, может, поедет в Голливуд и станет кинозвездой, ты знаешь, он как-то сказал про это, он сказал: «Алва, знаешь, я никогда не думал о том, чтобы уйти в кино и стать звездой, я могу сделать все что угодно, я ведь этого еще не пробовал,» — и я ему поверил, он действительно все может. Ты видел, как он Принцессу всю вокруг себя обернул?
7
Предсказание оказалось на удивление верным. Гэри Снайдер с 1959 года жил преимущественно в Японии (поработав в 1957–58 гг. чистильщиком танков на американском танкере и совершив пять рейсов в Персидский залив, Паго-Паго, Самоа и Поццуоли под Неаполем), в 1961–62 гг. Совершал паломничество по ашрамам Индии со своей второй женой, поэтессой Джоанной Кайгер (всего он был женат три раза — на Элисон Гэсс, 1950–1951, Джоанне, 1960–1964, и Маса Уэхаре, 1967, которая родила ему двоих
— Да, действительно. — А позже той ночью, когда Алва уснул, я сидел под деревом во дворе и смотрел вверх на звезды, или закрывал глаза и медитировал, пытаясь успокоить себя и снова вернуться к себе нормальному.
Алва заснуть так и не смог, тоже вышел, растянулся на травке, глядя в небо, и сказал:
— Большие облака пара проходят вверху в темноте, меня это заставляет понять, что мы живем на действительной планете.
— Закрой глаза, и увидишь гораздо больше.
— Ох, я не знаю, что ты имеешь в виду под этим всем! — раздраженно ответил он. Его всегда доставали мои маленькие лекции об исступлении самадхи — это такое состояние, которого достигаешь, когда прекращаешь всё, останавливаешь разум и на самом деле с закрытыми глазами видишь какой-то вечный многорой некоей электрической Силы, завывающий на месте просто жалких образов и форм предметов, которые, в конце концов, лишь воображаемы. И если вы мне не верите, вернитесь через миллиард лет и попробуйте опровергнуть. Ибо что есть время? — А тебе не кажется, что гораздо интереснее просто быть как Джафи: иметь девчонок, заниматься, оттягиваться и на самом деле что-то делать, а не глупо рассиживать под деревьями?
— Не-а, — ответил я, не кривя душой и зная, что Джафи со мною бы согласился. — Джафи всего лишь развлекает себя в пустоте.
— Не думаю.
— Готов спорить. На следующей неделе я иду с ним в горы, там узнаю и расскажу тебе.
— Ну, — (вздох), — что касается меня, я уж лучше останусь Алвой Голдбуком, и ну его к чертям, все это буддистское дерьмо.
— Ты об этом когда-нибудь пожалеешь. Почему ты никак не поймешь того, что я пытаюсь тебе сказать: тебя дурачат именно твои шесть чувств — заставляют верить в то, что у тебя эти шесть чувств не только есть, но и помогают тебе быть в контакте с действительным внешним миром. Если б не твои глаза, ты бы меня не видел. Если б не твои уши, ты бы не слышал, как пролетает вот этот самолет. Если б не твой нос, ты бы не ощущал, как пахнет полночная мята. Если б не язык, ты бы не смог отличить А от Б. Если б не твое тело, ты бы не почувствовал Принцессу. Здесь нет меня, нет самолета, нет разума, нет Принцессы, нет ничего — да елки же палки, неужели ты хочешь продолжать оставаться в дураках каждую чертову минуту своей жизни?!
— Да, я больше ничего не хочу и благодарю Бога за то, что из ничто получается нечто.
— Ну, тогда у меня для тебя есть новости: все как раз наоборот, это из нечто вышло ничто, и это нечто — Дхармакайя, тело Истинного Значения, а это ничто — вот оно, вся эта галиматья и болтология. Я иду спать.
— Что ж, иногда я вижу проблеск просветленности в том, что ты пытаешься сказать, но поверь мне, я получаю больше сатори от Принцессы, чем от слов.
— Это сатори твоей глупой плоти, развратник.
— Я знаю, что мой искупитель жив.
— Какой искупитель и как жив?
— Ох, давай же закочумаем [8] и будем просто жить!
— Херня, когда я думал так как ты, Алва, я был всего лишь жалким хватом — совсем как ты сейчас. Все, что ты хочешь — это выскочить, трахнуться, побиться, запутаться, состариться, заболеть, чтобы тебя поколотило сансарой, ты, ебаное мясо вечного возвращения, ты, ты же этого заслуживаешь…
— Это некрасиво. Все печальны и все стараются жить с тем, что у них есть. Твой буддизм сделал тебя гадким, Рэй, и ты из-за него даже боишься раздеться ради простой и полезной для здоровья оргии.
8
Русский слэнговый джазовый термин 50-х годов, обозначающий прекращение действия, видимо, является производным от неверно услышанной команды «Cut it out!» («Кончай!»), которой руководители американских джазовых коллективов давали понять увлекшимся солистам, что и другим надо самовыразиться тоже.
— Ну я же разделся в конце, разве нет?
— Но ты подходил с таким снобизмом… ох, давай же кончим на этом.
Алва пошел спать, а я сел, закрыл глаза и подумал: «Это мышление прекратилось,» — но поскольку мне пришлось-таки об этом подумать, никакого мышления ее прекратилось, но меня действительно окатило волной радости от знания того, что все эти пертурбации — лишь сон, который уже кончился, и мне не нужно беспокоиться, поскольку я — не «Я», и я молился, чтобы Бог, то есть Татхагата, дал мне достаточно времени, достаточно здравого смысла и силы, чтобы я смог сказать людям то, что знаю (чего сейчас я даже сделать как надо не могу), чтобы и они узнали то, что знаю я, и не отчаивались слишком сильно. Старое дерево молча и задумчиво нависало надо мной, тоже живое. Я слышал, как в садовых сорняках похрапывает мышь. Крыши Беркли выглядели жалким живым мясом, укрывающим скорбящие фантомы от вечности небес, с которой те боялись встретиться. К тому времени, как я отправился спать, меня не захватывала никакая Принцесса, никакое желание никакой Принцессы, ничье неодобрение, и я чувствовал себя радостным и спал хорошо.