Бронекатера Сталинграда. Волга в огне
Шрифт:
Бомба рванула между бронекатером и буксиром, перебив трос. Крупные осколки лязгнули по броне, Костя хорошо слышал звук разрываемого металла. Удар подбросил катер. Ступникова скинуло с сиденья, ударило всем телом о железяки. Одновременно «Верный» окунулся в опадающий фонтан воды, окативший катер до самой кормы. Вода, смешанная с кусочками льда, хлынула в амбразуру, заставив Костю невольно закрыть глаза.
Ноги давили на педаль поворота башни, но оба истребителя были уже далеко, а в глазах стояла розовая пелена и нестерпимая боль.
Последняя бомба
Хуже всего было то, что горел буксир. Огонь тушили. Сквозь пелену в глазах Костя видел исковерканную пушку, тела возле нее. Там ведь был Яшка Лученок, старый приятель. Неужели убили?
– Костя, «мессер» возвращается! – кричал Федя Агеев. – Что у тебя с глазами? Давай я сяду за пулеметы.
– Я вижу, – отозвался Ступников. – Не мешай, слышишь!
Возвращался лишь один истребитель. Значит, второй поврежден или сбит. Костя подумал об этом равнодушно, хотя именно он накрыл Ме-109 точной очередью. В лентах оставалось по десятку патронов. Грохот спаренных ДШК (почему они так громко бьют?) смешался с треском авиапушек и пулеметов Ме-109.
Старшина Ступников сквозь пелену в глазах выпустил последние двадцать пуль, несколько очередей дал «максим» на тумбе ледокольного буксира.
Пилот «мессера» боеприпасов не жалел – он имел тысячу патронов и две сотни снарядов на каждый ствол. Он не надеялся утопить поврежденные русские суда, как понял Морозов, а мстил за поврежденного собрата, с трудом пересекавшего Волгу после попаданий крупнокалиберных трасс. Град снарядов и пуль обрушился по очереди на горевший буксир, бронекатер и прошил баржу.
Поврежденное кормовое орудие «Верного» молчало, Ступников лихорадочно менял ленты, а с баржи, прислонившись к борту, всаживал в удалявшийся «мессер» длинные очереди из пулемета Дегтярева молодой лейтенант, первый раз видевший врага так близко.
Вражеские самолеты улетели, снова забросили трос, и упрямый буксир тянул бронекатер и баржу в затон. Пожар на буксире потушили, моряки перевязывали раненых и складывали в ряд погибших. Погиб санитар Максим Скворцов. Он лежал вместе с убитым артиллеристом Никитой, или «морячком», как его называли.
Рыжие усы санитара слиплись от крови, вытекшей из раны под глазом – пуля пробила голову навылет. Конопатое лицо стало белым. Санитара воспринимали почему-то как бывалого мужика в возрасте. Может, из-за его опыта и уверенности, с которыми он помогал раненым, а может, из-за большой семьи – он имел троих детей. Но смерть изменила лицо: лежал совсем молодой парень. Кажется, ему было всего двадцать четыре года.
– Костя, слезай вниз, – позвал его Валентин Нетреба. – Что с тобой там случилось?
– Ничего. Ударило крепко и в глаза льдом хлестнуло.
– Слезай, слезай. Пусть Федька за пулеметами посидит.
Морозов, не
– «Мессера» ты подковал хорошо. Ушел, правда, сволочь. Может, наши под обрывом добьют.
Валентин осмотрел глаза. Сказал, что ничего страшного, пройдет. На берегу фельдшер Репников еще посмотрит. Костя встал, его шатнуло, закружилась голова.
– Сиди, чего вскочил!
– Там на буксире Яшка Лученок, дружок мой. Живой, нет?
– Причалим, тогда посмотришь.
Еще одна смерть. Костя увидел старого дружка, когда его выносили на берег. Голова была обмотана старой тельняшкой, пропитанной уже засохшей кровью. Левая рука была перебита, из порванного рукава торчал острый обломок кости. Ступников потянулся было к тельняшке, но руку перехватил кто-то из моряков:
– Не надо. Смотреть там нечего, лица не осталось.
Костя неожиданно всхлипнул. Он жалел веселого дружка Яшу, привык к санитару Скворцову, с которым тоже часто сидели вместе, курили, болтали о жизни. Но смерть обоих приятелей не потрясла его. И слезы текли непонятно почему. Подкатывала жалость к себе, ведь он сам снова прошел рядом со смертью, и везение не будет длиться вечно. Девятнадцатилетнему старшине Ступникову очень не хотелось умирать.
Весь день он пролежал в землянке – санчасти. Фельдшер Репников промыл глаза теплой водой с содой, долго заглядывал в зрачки. Велел свести и развести руки, присесть, достать кончиками пальцев нос. Костя знал, так проверяют, получил ли он сотрясение мозга.
– Ладно, полежи, скоро обед принесут. Повезло тебе, тряхнуло лишь сильно. И успокойся ради бога, нервишки не держат. Так?
– Так, – безразлично согласился Ступников.
Его и троих других моряков, находившихся в санчасти, покормили супом, налили по сто граммов разбавленного спирта. Костя проспал до вечера. Когда открыл глаза, увидел Настю, раскладывающую по котелкам гречневую кашу.
– Не хочу, – покачал головой Ступников.
– Ну не ешь, у меня поужинаешь. Я у Морозова разрешение получила. Тут холодно ночью, а у нас в землянке тепло.
– Я здесь останусь.
– Иди, раз зовут, – пихнул его локтем сосед. – Теснимся тут вдвоем на нарах, я хоть спокойно посплю.
И Костя пошел вслед за Настей. На полдороге женщина вдруг остановилась, оглядела его, будто видела первый раз.
– Чего ты притухший такой? Не хочешь, не иди. Я тебя силком не тащу.
– Хочу.
– Что именно?
– С тобой быть.
– Эх, мальчонка ты, мальчонка. Я хоть нравлюсь тебе?
– Нравишься. Очень.
– Тогда шевелись, а то я замерзла.
В землянке, кроме Насти, жили еще две женщины. Одна куда-то ушла, вторая села с ними за стол. Выпили по три стопки разбавленного спирта. Костя, отходя от тяжелого дня, ел соленые грибы, сало, потом горячую жареную картошку.
– Оживел жених, – засмеялась женщина. – Я тоже пойду, переночую у своих.
– Далеко идти, оставайся, не помешаешь.