Броневой
Шрифт:
— В клуб? В ресторан? Выходит, ты не знаешь, куда именно пригласил меня на первое свидание, ковбой?
— Прости. Ну да, на свидание. Я просто … не местный. — Маляр смутился. — Конечно, мне следовало заранее над этим подумать. Но я …
— Да ладно, не парься. Пожалуй, я знаю тут одно местечко. Поехали! Смотри, сейчас поверни направо и дуй по главной до конца проспекта. А там покажу.
— Окей!
Четверть километра проехали молча. Проспект оказался забит множеством автомобилей. Малярийкин был удивлён. Раньше, в прошлой жизни, в которой остались Ника и Калмышев, он очень редко выезжал из Наш-ангара по темноте.
В Скайбоксе ночь была совсем другой. Яркой. Насыщенной. Громкой. Наполненной автотранспортом. Малярийкин конечно не видел автомобильных пробок прошлого и ему не с чем было сравнить. Однако лично он настолько плотного движения по трассе не встречал никогда. Машин было настолько много (встречались, кстати, и фрэнчи-длинномеры и даже игровые танки), что Малярийкину пришлось ехать рывками со скоростью тридцать-сорок километров в час. Впрочем, ему и не хотелось ехать быстрее. Город в свете луны и немногочисленных, но все же очень ярких неоновых огней и реклам выглядел завораживающе.
Они свернули на новую улицу. Потом ещё раз и ещё. Здесь машин было меньше, и Маляр увеличил скорость.
— Я смотрю, в Скайбоксе ночью жизнь довольно оживлённая, — сказал он удивлённо.
— А почему должно быть по-другому?
— На окраинах по-другому.
— Ну, найдешь себе девушку с окраины, катайся с ней ночью по таёжным колхозам и наслаждайся пустотой. А здесь — Скайбокс. Столица, чёрт возьми, Матушки-Сибири.
— Так мы куда, в клуб?
— Ну, почти. Вот здесь налево поверни. Теперь прямо. Ну вот, уже почти всё.
Маляр свернул с асфальтированной трассы сначала на неровную грунтовую дорогу, которая вела, казалось, прямо в лес (вот тебе и столица Сибири). Кобра подпрыгивала на ухабах и выбоинах. Но затем колёса с подскоком вынесли их на отсыпанную щебнем широкую площадку. Деревья закрывали луну, кромешную темень освещали лишь фары ближнего света. Маляр чуть дал газу, деревья отплыли в сторону и Луна осветила, наконец, широкую полосу за щебёночной площадкой. Впереди показалось приземистое кирпичное здание с декоративными башенками. В окнах было темно.
— И где это мы?
— Ещё одно моё «тайное жилище». Видишь, вон видеокамеры? Что-то вроде дачи. В лесу, как ты можешь заметить, но от центра не далеко. Идём?
— Ты же говорила, мы в клуб.
— А у меня здесь клуб. Только для двоих.
— Вы уверены в этом, Элена?
— Мы снова на «вы»?
— Ох прости… Ты уверена в том, что … Ты не будешь раскаиваться в том, что … Может, мы всё же проедем вместе по городу? Я боюсь, утром ты будешь винить себя в том, что …
Не дав закончить, она прижала палец к его губам. Затем приблизила к рябой малерийкиновской роже своё божественное лицо. Кожа была белой и гладкой как алебастр. Идеальной. Глаза сверкали. Как огромные изумруды.
— Я никогда не буду винить себя. — Произнесла она отчётливо и чуть хрипло. — Ни в чём. Никогда. Ведь я всегда
И она впилась в Малярийкина языком.
7. невинность
Вечером следующего дня Малярийкин мчался по городу в состоянии крайнего возбуждения. Не сексуального. А иного, гораздо более страшного и глубокого, если, конечно, в природе в принципе есть более страшные вещи, нежели секс. Как всегда перед настоящим боем Малярийкин был одет в защитный танковый костюм из меташёлка, подарок Гойгу, поверх которого набросил адидасную мастерку и широкие спортивные штаны. Выглядел Маляр во всем этом безобразии как перекачанный сумасшедший карлик. С густой бородой и тёмными солнцезащитными очками, широкими, надетыми под накинутый на голову широкий капюшон. Клоун!
Капюшон, однако, скрывал ещё одну деталь малярийкиновского туалета. Танковый гермошлем. Сегодня ни на одной из локаций танковых боёв не было (воскресенье, святой арамейский праздник, понимаешь), но Малярийкин действительно пёр на бой.
Из оружия вместо привычных Грома или Смоки, поставленных на броню, у Малярийкина имелся замечательный раскладной ножик-бабочка длиной восемь сантиметров, газовый пистолетик (успешно имитировавший обводами глок-48), а также кусок арматуры, размером, как он прикинул, примерно в два элениных локтя. Не густо, да. Зато для души.
Эленочка сидела тут же, на соседнем сиденье, кривя рожицу с недосыпа.
Утром, на полигон, где тренировался Малярийкин, подъехал Гойгу и привёз результаты предыдущего боя. Бой был спорный. Поэтому результаты предварительно отправили в центральную судебную комиссию. В Скайбокс. Результат (в пакете) прибыл на Тотенкопф уже утром.
По прекращении огня в локации выжило несколько игроков. Но в неповреждённых танках — лишь двоё. Победу по результатам зачли Малярийкину. Однако, пролистав содержимое конверта, он был просто в бешенстве.
Обычно танкисты в групповых поединках не видели друг друга. Либо видели при рассадке по машинам издалека, в гермошлемах. Но карточки конкурирующих игроков, лежавшие в пакете, содержали личные фото.
С цветной бумажной распечатки, на Малярийкина топорщило глазки знакомее лицо с козлиной бородой. Это был ни кто иной как Веник!
Как только Маляр узнал в одном из игроков знакомого «чеховского» отморозка, он сразу вскочил на Кобру и бросился к Лене.
Та не ждала, но не удивилась. Она была дома, жарила сибас. Такая, милая, с заплетённой косой вместо привычно распущенных, химически заплетенных локонов, в широкой тунике «шолдер офф» и аккуратном передничке. Очень домашняя и уютная, как плюшевая пиранья. Малярийкина, впрочем, возбудительный внешний вид Элены Прекрасной на этот раз не разволновал.
— Маляр, ты какой-то напряжённый припёрся, — ласково муркнула она, пожимая голым плечом, торчащим из-под туники.
— Да есть с чего.
— Расскажешь?
— Для этого и приехал. Скажи, ты знала, что вчера во время боя в одном из танков рядом со мной играл чешский отморозок? Я зову его Веником. Такой, с бородой, заплетенной в косу, трудно не узнать. Он с Юнгой шарился раньше. Ты должна помнить.
Элена снова пожала голым плечом. Глаза смотрели в сибас.
— Да знала, — не стала отмазываться она.