Брусничное солнце
Шрифт:
Видно, придется ей бежать, забывая о своем обещании. Будет Самуилу спокойно спаться на пуховых подушках, забудет ее, заживет. А она останется одна, баюкая свое горе.
Она бы отказалась, если б вкрадчивый шепот не принялся ласкать душу обещаниями, сердце защемило уже от надежды:
— Но ты сможешь наказать его сама. Я чую. Знаю, каково это, когда по венам бежит колдовская сила. Она воздаст по заслугам, научись только пользоваться. А в тебе ее с лихвой хватит на всех обидчиков, погляди… — Он тянет руку к ее груди, острые когти царапают воздух у самой кожи, едва ощутимо касаются тонких тесемок белой рубахи. И под его пальцами происходит чудо. Приподнимается тонкая
Он поддается вперед. Тянется, опираясь на тощие руки, едва не утыкается лбом в ее лоб. Жадно. По-звериному.
Вдох. Выдох. Разве не лучший вариант? Отсюда Варвара уйдет, а колдовская сила до конца жизни с ею останется.
Она прикрывает глаза.
— Такой уговор по нраву.
Глава 12
Несмотря на ужасный состав зелий Хозяина — они работали. Ближе к рассвету боль отступила, онемение коснулось каждого пульсирующего стежка на боку, зализало скачущий по поврежденной лодыжке огонь. И это принесло облегчение. Позволило свернуться в клубок на узкой лавке, наблюдая за Хозяином болот из-под полуопущенных ресниц: он глядел в ответ из темного угла. Прямо, не скрываясь. Светились зеленоватым два огонька, такие она видела частенько, когда спускалась за теплым молоком ночью к кухне — мышкующая кошка неспеша моргала, здороваясь с хозяйкой, а затем снова растворялась в темноте.
Он был крупнее кошки. И намного опаснее.
Она не уснет. Не сумеет. Стоило Варваре начать погружаться в дрему, как нечисть в углу хищно поддавалась вперед, приходила в движение. Распахнет барыня глаза — кажется, что померещилось. Застывает болотный Хозяин, его силуэт глодает темнота. Не сожрет же он ее, так отчего так дико заходится сердце?
«Как ребенок малый, ну не для того он возился столько, слушая причитания, чтобы попросту отужинать.»
Внутренний голосок тут же вскидывался, хихикал мерзко, добавляя увесистое:
«Вот надоешь, тогда быть может».
И она с досадой поворачивалась к нему спиною, ворочалась на лавке, поплотнее кутаясь в отсыревшее, провонявшее плесенью одеяло. Сон подкрался незаметно — вот она вглядывается в насмешливо прищуренные глаза, а вот ее поглощает темнота.
Не слышала Варвара, как с издевкой хохотнул Хозяин, ровным крадущимся шагом приближаясь к лавке. Как застонали, затрещали под ее боком разрастающиеся старые доски. Как опустилось чужое тело, по-свойски подтягивая ее к ледяной груди — ночи на болоте были безжалостные, промозглые, тепла здесь хотелось каждому. Горький запах полыни и можжевельника перебил зловоние плесени, заставил барыню заворочаться во сне, развернуться, утыкаясь носом в подбородок пригревшейся под боком довольно склабящейся нечисти.
А наутро ее разбудило легкое скольжение вдоль стопы. Раз, неспешный другой,
Будь проклят дрянной жук!
Протяжно застонав, она неохотно приоткрыла один глаз. Чтобы через мгновение удивленно распахнуть оба, дергая ноги под одеяло так сильно и резко, что колени едва не долетели до носа.
Со вчерашнего вечера лавка в землянке заметно раздалась вширь — теперь она занимала все свободное пространство. А на ней, по-ребячески скрестив бледные босые ноги, сидел болотный Хозяин, привычно щуря хитрые глаза. Тонкий палец, оканчивающийся длинным черным когтем, игриво скользил по ткани одеяла в том месте, где миг назад была ее нога.
Так вот кто не давал покоя.
По-птичьи склонив голову набок, с нескрываемым интересом полюбопытствовал:
— Погляжу, хорошо в новом месте спится, да? Как у вас там нежных барышень поднимают? Спинку погладить, ножки поцеловать?
С каждым участливым словом оскал нечисти становился все шире. Пировал на ее досаде, наслаждался. Воображение дополнило его слова, показалось, что когтистая рука потянулась вдоль лопаток, холодные пальцы соскакивали с позвонка на позвонок, оглаживали выпирающие отростки. Толпа мурашек мигом сделала кожу гусиной, Варвара вздрогнула, взгляд вцепился в его скользящую по одеялу руку, вторая невинно подпирала скулу. Мерещится. Пустое.
Молчание его не смутило, как говорил своим ровным, необычайно нежным голосом, так и продолжил. Пустил по позвонкам вторую волну гусиной кожи.
— Солнцу положено небосвод украшать спозаранку, а мне свое будить приходится. Никуда не годится… Поднимайся, Варвара Николаевна, у тебя впереди тяжелый день. Совместим завтрак с первыми уроками.
— Варвара Николаевна… — Собственное имя на языке горчит, кажется неповоротливым и нескладным. Родись она под другой звездой, получи другое имя — сложилось бы все так? — Откуда знаешь, как меня зовут?
Острые плечи невозмутимо передернулись, Хозяин небрежно перебросил длинную густую копну черных волос за спину, щелчком когтей отправил в последний полет заплутавшую в волосах гусеницу — темное пятно от ее останков разрослось на влажном срубе стены.
— Не то тебе интересно. Вставай.
Он сдернул одеяло резким рывком, заставляя вздрогнуть и свернуться в тугой клубок. За окном только-только посветлело, вокруг было по ночному холодно, очаг не горел. Да и нужен ли он нечистому?
Не успела Варвара подняться — на руки шлепнулся тяжелый горячий чугун, прикрытый проржавевшей крышкой, Хозяин небрежно кивнул в сторону двери:
— У землянки взгорок. Иди, я мясо донесу.
Смазанная тень снова скользнула к холодному очагу. Оставалось удивляться, когда он успел приготовить еду и почему землянка остыла до ее пробуждения. У порога Варвара запнулась, поежившись, обернулась через плечо.
— А что за мясо?
Хозяин болот, ворошивший грубо выструганной ложкой содержимое мелкой сковороды, замер, спина его выпрямилась, а в голосе послышалась насмешка.
— Не хочешь пировать человечиной? Так я скажу, что это не она.