Брусничное солнце

Мягчило Лизавета

— Что ты наделал, бес подколодный? — Шепот ударил в спину, когда он сделал первые пару шагов к землянке. Чего Яков не ожидал, так это того, что в лопатки ему ударится рыжая макушка, сбивая с ног со всей силой нечистой твари. Авдотья тут же уперлась коленом в позвоночник, мелкий кулачок ударил в землю, оставляя глубокую дыру — колдун едва успел отдернуть голову. — Как осмелился ты ее гнать? Не ври мне, колдун, сам бы она не ушла! Она тебя почти как Грия любила!

Любила… любила…любила…

Колокольным звоном в голове. Хороня все живое, что ему удалось

сохранить внутри после их прощания. Яков сжал зубы, вновь увернувшись от опускающейся руки резко перевернулся, ударил ладонью под челюсть нечисти, та мигом скатилась, тонко взвизгнув. Авдотья зажала подбородок двумя руками, глядя на него с такой ненавистью, что впору было бы задымиться.

— Что мне до ее чувств? Что мне до вас? Все, что условлено было, я выполнил, — второй раз встать на ноги было труднее, Яков зло оскалился, потянулся к седельной сумке с одеждой, которую волоком таскал на себе столько дней. Ткань наверняка безвозвратно испорчена, пропитана животным духом и потом, но сейчас ему было все равно. Застегивая штаны, колдун исподлобья взглянул на недоверчиво уставившуюся на него нечистую. Та, будто тряпичная кукла в руках ребенка, мелко-мелко трясла головой.

— Не может такого быть, я же все видела, ты тоже…

— Убирайся с моего болота. Обрыдли, надоели хуже пареной редьки. Этот бесконечный бабий треп, этот визг. — Колдун бил ее презрительными словами, ощущая, как в раздражении напрягается верхняя губа, обнажая зубы.

В отвращении к самому себе.

А самым страшным было то, что Авдотья верила. С каждым словом все больше опускались плечи, стремительно темнели глаза. Будь способна — разрыдалась бы. Да только мертвым не положено — остается шмыгать сухим носом и давиться воздухом.

— Где она?

Сердце сжалось, когда Яков заставил себя сморщиться, раздраженным взглядом пройтись по нечистой снизу вверх и обратно, сочувствующе цокая языком.

— Мне почем знать, я ее пару дней назад оставил. — Первые шаги до землянки вышли тяжелыми, неказистыми. Будто всю тяжесть земли повесили на шею, придавили, зажали. Колдун зло дернул плечом.

— Я не узнаю тебя, как ты стал таким чудовищем? — Ее пропитанные горечью слова ударили в спину, заставили замереть.

Где-то тоскливо закричала птица.

— Я всегда был таким, Авдотья, вы только то, что хотели видели. Не возвращайся на болота никогда. Ежели увижу здесь, сброшу защитные наговоры, снова бродить лишь до третьих петухов сможешь, такой судьбы и врагу не пожелать.

И она сорвалась с места. Быстро, едва слышно зашелестели травы, раздался всплеск воды.

Яков продолжал стоять, неприязненным взглядом скользя по стенам землянки. У самой двери лежала груда освежеванных кроликов — тушки успели пропахнуть, покрылись слизью. Каково было упырихе все эти дни? Ждать их со щемящим предвкушением, надеяться на доброе слово от матери. Затем волноваться, готовиться к ужину, перестирывая тряпье в болотной воде. И каково ей было сейчас разочаровываться в том, кого она посчитала другом?

Под одежду нырял

колючий ветер, Яков продрог, но продолжал стоять. Ноги не несли его в избу.

Спустились на землю сумерки, затихла сонная природа, и тогда все началось. Сотня ярких искр разнеслась по небу, затрещала так оглушительно громко, что захотелось упасть, зажать уши. Он поднял лицо.

Защитный щит гудел, по прозрачной стене пробегала рябь, а затем разрывалась ослепительно-голубым, пуская остатки заклинаний на землю крупными хлопьями. Красиво, Варваре наверняка понравилось бы…

Еще немного, еще пару часов и все закончится, ему бы справиться, не опозориться в последнем бою.

Когда-то, давным-давно, когда мать прижимала его к белоснежной шерстяной шали, пропахшей молоком, когда в печи варилась вкусная сладкая каша, разнося аромат по всей избе, она пугала вздорного сына:

Ежели видишь вошедшую в силу ведьму или колдуна — не дерзи, обходи стороной. Многие из них друг другу названные сестры и братья. И ежели с одним пободаться легко можно, то против десяти не устоять. Говаривала моя бабка, что были на нашей земле жестокие ссоры ворожейских родов. Сбиваясь в кучу, защищая друг друга, они страшнее зверья, Яков. Обглодают до последней кости, ничего от задиры не оставят… Таись. Коль узнаешь, что ведьма в такую семью вхожа — берегись ее, как жара пламени…

Завороженный смертельной красотой, колдун не сразу понял, что за спиной выросла грузная туша болотника, громко шлепая неказистыми жабьими конечностями, побрела в его сторону.

— Слышу шаги, Болотный Хозяин. Идут по твою черную душу, совсем скоро рядом окажутся. — В булькающем вибрирующем голосе послышались довольные ноты. — И болото снова моим будет, незачем станет его покойнику при себе держать. Утопился бы ты… Не худшая смерть, здесь останешься. Подсоблю хочешь?

Яков повернул голову, улыбаясь выжидающе замершей рядом нечисти.

— Обожди немного, потерпи до назначенного часа. А пока расскажи, сколько ведьм во своих владениях чуешь?

Неповоротливая нечисть закряхтела, опускаясь на землю, грузное брюхо вбило в мох затертый до дыр грязный платок, упавший в пылу ссоры с плеч Авдотьи.

— Двое сюда идут, в само сердце болотное. Остальные защиту твою удерживают, хороша-а-а, трех людишек располовинила.

Колдун засмеялся. Зло, хрипло. Удлинились когти, пробежала горячая дрожь по позвоночнику. Глядишь, за собою на тот свет пару недругов и прихватит.

Надежды на победу не было, не было больше сил. Не выживет.

Но если сбежит, если бросит все позади, Самуил доберется до Варвары. Слишком сильна его жажда и ярость, граф не отступится. Сегодня ночью Яков заберет его с собой.

И потекла в тело сила, разрывались золотые цепи на глотках утопцев, забурлила кругом вода, поднимая тела неупокоенных. Эхо издали принесло испуганный, полный боли вопль. Забулькал, захохотал болотник.

— Не видала ведьма твоей силушки, вся твоя волшба в могильной воде таилась. Хоро-о-ш дьяволов сын, уме-е-н.