Брюсов
Шрифт:
– Поистине только русский ум мог поставить такую грандиозную задачу — заселить человечеством Вселенную, — восторгался Валерий Яковлевич. — Космизм! Каково! Никто до Циолковского не мыслил такими космическими масштабами!.. Уже это одно дает ему право стать в разряд величайших гениев человечества (Чижевский А. Л. Вся жизнь. М., 1974. С. 71—78).
Мы так привыкли к разобщенности искусства и науки, что считаем это состояние души и разума естественным. Однако такое разделение возникло в человеческой истории лишь 200—300 лет назад и, возможно, минует вскоре, как сон. <…>
Многие считали (и считают!) Брюсова холодным и рассудительным человеком. Это – легенда, созданная теми, кто не понимал и не хотел принять внутренней динамики Брюсова, ее устремленности в будущее. Жанна Матвеевна
Будучи «мечтателем». Брюсов в то же время был и «провидцем»: его стихи, посвященные завоеванию космоса, мечты о недоступных еще в его время полетах человека за пределы земной атмосферы, мечта о том, что «Мы своей рукою направим бег планеты меж светил», — свидетельствуют о замечательном предвидении наших завоеваний вселенной, об устремленности его в будущее (Чудецкая Е.).
В ходе развития Наркомпроса коллегии его показалось необходимым иметь особый Литературный отдел, который <…> был бы регулятором литературной жизни страны. Во главе этого отдела мы поставили Брюсова. И здесь Брюсов внес максимум заботливости, но сам орган был слаб и обладал лишь ничтожными средствами. К тому же Брюсов мало годился для этой службы. Ему очень хотелось идти навстречу пролетарским писателям. Он в революционный период своей жизни с любовью отмечал всякое завоевание молодой пролетарской поэзии, но вместе с тем он был связан всеми фибрами своего существа и с классической литературой и с писателями дореволюционными. Он, несомненно, несколько академично подходил к задачам Литературного отдела, поэтому через несколько времени его заменил другой писатель-коммунист с более ярко выраженной радикально-революционной <…> позицией, тов. Серафимович (Луначарский А. С. 171).
В Лито, которым заведовал Валерий Яковлевич, он работал не покладая рук. С аккуратностью и любовью, достойной лучшего советского работника, он неутомимо руководил деятельностью этого учреждения, объединявшего всю нашу небольшую в то время революционную литературу, от пролетарской «Кузницы» до попутчиков. Странно было видеть этого крупного поэта и литературного вождя, вникающего во все мелочи хозяйственной жизни Лито. Он часто приходил раньше всех и усаживался за разборку вороха бумажных дел, которых тогда было изобилие. От гонорарных ведомостей, счетов до ордеров на выдачу селедок – все это проходило через его руки, рассматривалось и утверждалось им. Эта аккуратность в исполнении всякой работы была неотъемлемой чертой Брюсова. Он выступал с докладами и чтением своих стихов, принимал деятельное участие в устройстве литературных вечеров. Помню его выступление на съезде пролетарских писателей. Время тогда было трудное, на съезде слышались жалобы на тяжелое положение пролетарского писателя, и Валерий Яковлевич сказал в своей речи следующее: «Настоящий писатель должен работать при всяких условиях, если бы я очутился даже в тюрьме, я продолжал бы работать, невзирая ни на что». Вся его речь была проникнута горячим призывом к упорной работе и учебе.
Один раз я застал Валерия Яковлевича за чтением напечатанных стихов поэтов «Кузницы». Брюсов показал мне одно довольно банальное стихотворение о любви, в которой были следующие строки:
«И я хочу сгореть на пламени Твоей пылающей души…»и с какой-то грустью сказал:
— Тов. Кириллов, скажите мне, что же здесь пролетарского? Я сам крестьянского происхождения — дед мой был крепостным мужиком, почему же я не могу назваться пролетарским поэтом? Ведь такие стихи ничем не отличаются от стихов, которые в свое время писали мы, символисты. Пролетарским поэтом я могу назвать только такого поэта, который дает новое пролетарское содержание и по-новому его воплощает (Кириллов В. Памяти В. Я. Брюсова // Прожектор. 1929. 6 окт. № 40).
Лекции В. Я. Брюсова о русской литературе читались
Помню, как я пришел к нему в конце 1920 года в маленький особняк, где помешался Лито — так назывался отдел Наркомпроса, которому была вверена литература. Валерий Яковлевич говорил со мной как заведующий отделом, предлагая работу; он показал на стену, там висела диковинная диаграмма: квадраты, ромбы, пирамиды — схема литературы. Это было наивно и вместе с тем величественно: седой маг, превращающий поэзию в канцелярию, а канцелярию — в поэзию.
Его часто называли рационалистом, человеком сухого рассудка; многие уверяли, что он никогда не был поэтом. По, моему, это неверно: разум для Брюсова был не здравым смыслом, а культом, и в своей вере в разум он доходил до чрезмерности. Поэтом он был даже в самом обыденном, обывательском понимании этого слова: жил в условном мире исступленных схем (Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Кн. 2. М., 1961. С. 364).
В 1920 году г. Брюсовым были написаны большие киносценарии «Родине в жертву любовь» (драма из итальянской жизни XVI в.) и «Перемена судьбы» (Архив Брюсова ОР РГБ).
8 июля 1920 года Брюсов прочел в Доме печати доклад о мистике.
Почему именно о мистике? Как поэт, Валерий Яковлевич при всем интеллектуализме влекся к еще неизведанному, а этого неизведанного ведь очень много и внутри нас и вокруг нас; но как рационалист и коммунист, он стремился истолковать мистику как своего рода познавание, как познавание в угадке, как помощь в науке в еще не разработанных ею вопросах со стороны интуиции и фантазии.
Никто, конечно, не может отрицать, что интуиция и фантазия могут помогать науке в некоторых областях, но было бы в высшей степени неправильно окрещивать этот род работы словом «мистика», которая имеет совсем другое значение и в тысячу раз больше вредит науке, чем приносит ей пользы. Н. И. Бухарин присутствовал на этой лекции и выступил очень резко, с обычной для него острой насмешливостью. <…> Брюсов был очень взволнован. В эту минуту он, несомненно, чувствовал себя несчастным. Ему казалось, что он нашел какое-то довольно ладное сочетание того, к чему влекла его натура, и той абсолютной трезвости, которой он требовал от себя, как коммуниста. Теперь нельзя уже не отметить, что Брюсову приходилось проделать в этом отношении очень большую внутреннюю работу. Он гордился тем, что он коммунист. Он относился с огромным уважением к марксистской мысли и несколько раз говорил мне, что не видит другого законного подхода к вопросам общественности, в том числе и к вопросам литературы. И если иногда эти усилия большого поэта целиком перейти на почву нового миросозерцания, новой терминологии, бывали неудовлетворительны и неуклюжи, то эти добросовестнейшие усилия не могут не вызвать у партии чувства уважения за ту несомненную и серьезнейшую добрую волю, которую Брюсов вносил в свое преображение (Луначарский А. С. 173).
19 сентября <1920 г. > в Москве состоялась лекция Вал. Брюсова о современной литературе, главным образом о поэзии, о лирике, т. к. лирика стоит во главе литературного движения. Прежде чем ознакомить слушателей с современной литературой, он вырисовывает этапы, через которые она прошла до наших дней.
Обрисовывая крупнейшие литературные школы, упоминая классицизм, романтизм, реализм, символизм и футуризм, Брюсов обращает внимание слушателей на процесс смены одной литературной школы другой и те задачи, которые каждая школа разрешала. «Каждая новая приходящая школа утверждает себя как окончательную конечную», — говорит лектор. <…>
Для того, чтобы обрисовать ход развития техники и новых идей, литературе нужны новые метры, новый язык, новые словообразования. Поэты должны осмыслить всю новизну. Мало нового слова, нужно перестроить синтаксис — новое поколение воспиталось на радиограммах, приказах и т. п. — медленная и плавная речь Фета не удовлетворяет нас. В языке для новых понятий нет речений. <…>
Но новая школа литературы рождается десятилетиями, и странно было бы ждать на третий год после переворота создания новой литературной школы (Бахметев Е. Валерий Брюсов о современной литературе // Грядущее. 1920. № 11. С. 15, 16).