Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
Касьянин не мог, не мог не почувствовать добротность изделия. Все в нем было подогнано, совмещено и согласованно. И черный цвет, и насечка на рукояти, и массивный барабан, и коротковатый ствол с мушкой на конце.
— Что скажешь? — спросил Ухалов, ожидавший, видимо, воплей восторга и радостной пляски Касьянина.
— Ничего игрушка… Убедительная. Газовый?
— Газовый, — неохотно подтвердил Ухалов. — Но знаешь… Как отнестись…
— Не понял? — проговорил Касьянин, не отрывая взгляда от револьвера — он прямо впился в его ладонь, все его выступы
— Дело вот в чем, Илья… Эта машинка шестизарядная… Вряд ли тебе когда–нибудь понадобится сделать больше шести выстрелов. А если понадобится, то вынешь патроны из кармана и зарядишь снова. Но тут маленькая особенность…
Патроны в барабане расположены не просто так… Первые два — обычные шумовые.
Грохот, огонь из ствола, страх и ужас. Два следующих — газовые. Противник отброшен, воет от боли и бессилия, задыхается, раздирает себе морду собственными когтями.
— Ногтями, — поправил Касьянин.
— Когтями! — повысил голос Ухалов. — После твоих выстрелов его хилые ногти превратились в когти, потому что только когтями можно драть себе морду после твоей газовой атаки.
— Понял, — кивнул Касьянин. — А последние два патрона?
— Мелкая дробь. Но это для тебя она мелкая, а для злодея, который осмелится в следующий раз напасть под покровом ночи, дробь произведет впечатление картечи! Страшной кабаньей картечи, которая крошит ребра и вылетает с противоположной стороны тела, оставляя за собой дыру размером с футбольный мяч.
— Круто! — проговорил Касьянин, возвращая револьвер Ухалову.
— Понравился? — заговорщицки прищурившись, спросил Ухалов.
— Да, — ответил Касьянин, помедлив, не сразу ответил, не бездумно.
— Берешь?
— Если не передумаешь.
— Заметано! — Ухалов так обрадовался, словно ему самому подарили что–то чрезвычайно ценное. — Придешь ко мне после больницы и тут же требуй — где мой черный пистолет? А я, не задумываясь, отвечаю — а вон лежит, тебя дожидается.
Ты как? — Ухалов большим и указательным пальцем показал расстояние, равное примерно одному большому глотку. — А?
— Знаешь, даже не хочется, — Касьянин извиняюще прижал руку к груди. — Что–то я здесь маленько захирел.
— Будем выкарабкиваться! — уверенно заявил Ухалов и ловким движением полноватой руки вынул из второго внутреннего кармана пиджака две маленькие бутылочки коньяка, два мерзавчика. — Тут такое количество, что стакан даже не требуется. Свинчивай головку и пей прямо из горла, как в молодые годы!
— Откуда ты знаешь, как я пил в молодые годы? — подозрительно спросил Касьянин.
— В молодости все пьют одинаково! Бутылка портвейна на двоих в кустах из горла и — через забор на танцплощадку!
— А ведь было, — озадаченно протянул Касьянин и, увлекшись давними воспоминаниями, сам того не замечая, свинтил крышечку и в задумчивости выпил коньяк.
На следующий день в палату пришел следователь.
Едва этот человек заглянул в дверь, Касьянин сразу
Так и оказалось.
И следователь тоже узнал его, сразу направился к его кровати — видимо, перед этим поговорил с врачом. Был этот человек высок, в сером заношенном костюме, какой–то рубашке, каком–то галстуке. И еще — он был лыс, а светлые прядки волос, которые беспомощно протянулись от одного уха к другому, не столько прикрывали лысину, сколько ее подчеркивали. Так чулки на женщине или прозрачная рубашка не столько прикрывают тело, сколько его обнажают.
В руках у следователя была клеенчатая затертая папочка с хлястиком, который застегивался на кнопочку. Несмотря на возраст, кнопочка эта работала, соединяла две половинки папочки, чтобы они не распахивались и чтобы не вываливались из нее бумаги чрезвычайной важности.
— Илья Николасвич? — улыбнулся следователь, остановившись у кровати.
Его улыбка Касьянину неожиданно понравилась. Была она простой, чуть ли не доверчивой, и зубы у следователя были все свои, все на месте и все здорового белого цвета. В свете этой улыбки как–то погасла и исчезла лысина, прядки волос за ушами, серый потрепанный костюм сделался естественным, вроде ни в чем другом следователь и не мог появиться.
— Он самый, — ответил Касьянин и тоже улыбнулся, как сумел.
— Иван Иванович Анфилогов, — представился лысый человек с молодой улыбкой и крепко пожал руку Касьянину. Ладонь у следователя оказалась сильной, прохладной, сухой. — Я из милиции.
— Да уж догадался.
— Вы как, поднимаетесь?
— Когда прижмет — поднимаюсь, — улыбнулся Касьянин.
— У вас тут есть где поговорить?
— В конце коридора, — Касьянин встал, поправил одеяло и направился к выходу. Следователь последовал за ним, не забыв напоследок оглянуться и окинуть всех больных палаты взглядом внимательным и быстрым. Трудно сказать, запомнил ли он кого–нибудь, но посмотрел, улыбчиво и протяжно.
В конце длинного коридора, умеренно грязного и какого–то замусоленного, с надорванным линолеумом и комками окровавленной ваты на полу, с небольшими отсеками, за маленькими столиками у стеклянных шкафчиков сидели накрашенные сестрички и без конца звонили своим приятелям и приятельницам.
Касьянин и Анфилогов медленно прошли вдоль коридора и добрались наконец до клеенчатого дивана, стоявшего у самого окна. Диван был старый и продавленный.
Какой–то ошалевший от боли или от дури больной изрезал его ножом, и из дыр торчала серая вата.
— Присаживайтесь, — Касьянин на правах хозяина показал на диван. Хотя прогулка по коридору была недолгой, но он устал и опустился на диван с облегчением. Следователь сел рядом, положил на колени свою папочку, раскрыл ее, вынул бланк протокола.
— Начнем? — повернулся он к Касьянину.
— Начнем, — тот пожал плечами. — Хотя, собственно, и начинать–то не знаю с чего…
— Данные ваши я уже записал. В общих чертах знаю, что произошло, поэтому поговорим о том, чего не могли сказать мне другие люди.