Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— И что же это дает мне, простому и унылому читателю?
— Это дает обалденный поток сознания, интеллектуальную прозу, доступную далеко не каждому! Заметь, Илья, это очень важный показатель — чтоб доступно было не каждому. И человек, который нашел в себе силы дочитать такую страницу до конца, чувствует себя избранным! Это тоже важное обстоятельство — ощутить избранность.
— Хорошо, — кивнул Касьянин, разливая водку в стаканы. — Но скажи, пожалуйста, о чем писать? Это имеет значение?
— Имеет, и очень важное. — Ухалов сел, придвинул к себе стакан, взял из тарелки красную полоску перца,
— Это как?
— А вот так! Содержания вообще не должно быть! К примеру, ты вспоминаешь, как в детстве ел арбуз… Ты ел когда–нибудь арбуз?
— Было дело.
— Так вот, ты должен вспомнить все — цвет семечек и их количество, форму и цвет арбуза, размер ножа, которым этот арбуз разрезан, цвет рукоятки, из какого материала она сделана, сколько на ней заклепок и трещин, возможно, при этом ты слышал треск раскалывающегося арбуза — одному только этому треску можно посвятить десяток страниц. Если в комнате было солнце — опиши, муха гудела — это тебе еще пара страниц, если кто–то тебе в это время позвонил — глава, не меньше. Арбузный сок на столе, посверкивающая на солнце красная сердцевина, ее вкус, о! — Ухалов закрыл глаза и некоторое время в блаженстве раскачивался из стороны в сторону. — Вкус сердцевины — это еще пять страниц текста без абзацев, без знаков препинания, без просветов, чтобы читатель задыхался, понимаешь, задыхался в твоем тексте! А за окном крики детей, скрежет трамвая на повороте, гул пролетевшего самолета…
— У арбуза еще хвостик бывает, — подсказал Касьянин.
— Да! — заорал Ухалов. — Хвостик заслуживает целой главы, потому что хвостики бывают не только у арбуза, но и у некоторых людей — я в школьном учебнике видел, — у яблока, обезьяны, ящерицы…
— У ящерицы отваливается.
— Правильно, Илья! Ты вполне можешь садиться за современный роман под названием «Арбуз».
— Мне больше нравятся дыни, — задумчиво произнес Касьянин.
— Не возражаю — пусть «Дыня».
— Будем живы, — Касьянин поднял стакан, глухо ткнулся в стакан Ухалова и медленно выпил до дна.
— Хорошо–то как, господи, — пробормотал Ухалов и посмотрел на Касьянина повлажневшими глазами. — Жить–то как хорошо, а, Илюша? Ты со мной согласен?
— Мне тоже нравится, — кивнул Касьянин, который и к жизни, и к себе, и ко всему на свете относился не то чтобы сдержанно, а как–то осторожно.
— Жизнь надо ценить, — продолжал Ухалов. — Она ведь того… Одна.
— И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно, — Касьянин был серьезен и сосредоточен — он выбирал ломтик перца, который бы отвечал его представлениям о жизни в данный момент.
— Да, — согласился Ухалов. — Мучительно больно — это плохо. Этого надо избегать.
— Иногда и достается.
Такой разговор продолжался еще некоторое время, друзья прервались лишь на минуту, чтобы снова наполнить стаканы, произнести необязательные слова тоста, выпить и закусить. После этого Ухалов решил, что может приступить к делу.
— Я ведь, Илюша, того… Своего обещания не забыл, — с этими словами он вынул из внутреннего кармана пиджака черный револьвер с коротким стволом и массивным барабаном. — Несколько дней назад я тебя уже познакомил с этим гражданином, — он положил
— А на фига он мне? — непочтительно спросил Касьянин.
— Собак пугать.
— Каких?
— Разных.
— Думаешь, испугаются? — усомнился Касьянин, беря револьвер со стола.
— Обязаны. Живые ведь твари… Всякая живая тварь боится громких звуков…
Он очень громкий, Илья. Просто потрясающе громкий. В нем, знаешь, такая убедительная громкость.
— Надо же, — Касьянин рассматривал револьвер, вертя его в руках, примериваясь к нему, взвешивая на ладони. Ухалов наблюдал за ним и видел, понимал, старый плут, что револьвер нравится его приятелю, что пришелся по душе. Да и не мог он не понравиться человеку, который зарабатывал на хлеб, описывая всевозможные происшествия, связанные с такими вот предметами первой необходимости.
Когда Касьянин поднял глаза, Ухалов прочитал в них ясный и четкий вопрос.
— Дарю, — сказал он твердо, не ожидая, пока вопрос прозвучит вслух. — А ты мне тоже что–нибудь подаришь, — поспешно добавил Ухалов, почувствовав, что Касьянин хочет возразить.
— Ну что ж… Тогда наливай.
Водки в бутылке осталось еще на один тост — стаканы были сделаны из грубого толстого стекла, и бутылки хватало как раз на три вполне достойных захода.
— За верный глаз и твердую руку! — торжественно сказал Ухалов.
— Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути, — пропел в ответ Касьянин, а услышав звук открываемой двери в прихожей, быстро положил револьвер на самый верх подвесного шкафчика.
Вернулся Степан.
Заглянув в кухню, увидел отца распевающим революционные песни и осторожно прикрыл дверь.
— Есть проблемы? — крикнул Касьянин.
— Все в порядке, — ответил Степан уже из комнаты.
— Где мать?
— Соседка сервиз купила… Обмывают.
— Хорошее дело, — одобрил Касьянин. — Сервиз создает в доме видимость благополучия, видимость мира и достатка, видимость вкуса и стремления к достойной жизни… Вообще сервиз создает очень много разных видимостей.
— А граненый стакан лучше, — твердо сказал Ухалов. — И не спорь со мной, — предупредил он, хотя никто и не собирался оспаривать очевидных истин.
— Совершенно с тобой согласен.
— Граненый стакан лучше, — повторил Ухалов. — Надо бы нам прогуляться.
Солнце село… Почти стемнело. — Ухалов усмехнулся неожиданно возникшей рифме.
Окинув беглым взглядом стол, Касьянин сунул бутылку в мусорное ведро, хлеб убрал в целлофановый пакет, тарелки, на которых совсем недавно красовались колбаса и красный перец, поставил в мойку. После этого, поколебавшись, взял тряпку и смахнул со стола оставшиеся крошки.
— Правильно, — одобрил порозовевший Ухалов. — Следы надо заметать.
— Следы всегда остаются, — усмехнулся Касьянин. — Это я могу сказать тебе твердо.
— Не знаю, не знаю…
— Если годик–второй попишешь в газету на мои темы… Тебе тоже кое–что откроется в жизни.
На прогулку вышли втроем — прихватили с собой и Яшку. В последний момент Ухалов остановился посреди кухни, дождался, пока из прихожей выглянет заждавшийся Касьянин, и молча показал ему на верх шкафчика.
— Ты ничего не забыл?