Бублики в гуляше, или Повесть о том, как Оля и Слава в Будапеште дом покупали
Шрифт:
Наши глаза нашли себе работу, едва только мы вышли за ограду дома. Там, чуть правее от калитки, стоял фургон молочника. Несмотря на ранний час, возле него уже выстроилась полудюжина старушек с пустыми бутылками в пакетах и сумках. Бутылки были пластиковые, из-под минеральной воды, но наливалось в них исключительно молоко. Занимался наливом мускулистый парень, одетый в розовую майку с числом 69 на груди и руками, татуированными драконами. Драконы выползали у него из запястий, сгибались вдвое на локтях, прятались под лямками майки и снова выныривали на свет где-то возле самых ушей. По возрасту парень своим покупательницам годился во внуки. Когда он протягивал руку, чтобы взять
– M'ast? – спрашивал он всякий раз. Ещё чего-нибудь?
– M'ast nem. K"osz"on"om, – отвечали старушки. Больше ничего. Спасибо.
Молочник принимал от покупательницы деньги, отсчитывал, если требовалось, сдачу, также говорил ей спасибо и, дождавшись, пока та отойдёт со своей сумкой от прилавка, переключался на следующую. Старушки в свою очередь, также проявляли терпение, не шпыняли друг друга, не говорили «ой женщина, давайте быстрее, вы тут не одна», а ждали, пока повелитель драконов не переведёт на них взгляд и не спросит, чего бы они хотели у него купить.
Чуть поодаль от молочника торговались овощи. Набор их для середины июня был как-то слишком богатый. Да и сами плоды вид имели такой красивый и правильный, который из настоящей земли редко получается. Но теплица – это тоже труд немалый, достойный уважения. И если ты в нём понимаешь хоть что-то, нос от тепличного продукта воротить не будешь. И тот десяток или около того покупателей, что понимал ничего не воротил. Толклись по-деловому вокруг лотков, прощупывали на твёрдость пупырышки огурцов, смотрели их на свет, принюхивались к помидорам, проверяли на трещины редиску, заглядывали под листья салату, трясли пучками петрушки и зелёного лука ну и занимались прочей проверочной работой, чтобы принести домой только самое свежее, самое пахучее и самое-самое, которое только было на базаре.
За овощами, в проёме, может, метра полтора шириной притулился за раскладным столом продавец кованого железа. Посмотреть на его ладони, тяжёлые и глубокие, как два экскаваторных ковша, может, сам он его и ковал. Дверные ручки, крючки, петли, накладки, плакетки, завитушки и всякие загогулинки были аккуратно разложены на столе для обзора. А чтобы покупателю было интересней смотреть, кузнец разбавил свой товар старыми напильниками, пробойниками, долотами и прочим инструментом из того времени, когда у людей ещё работали руки, а не только электрические розетки.
Рядом с кузнецом продавалась клубника. Торговало ею два паренька, один из которых, в очках и рубашечке с коротким рукавом, стоял за весами, а другой, в пляжных трусах и соломенной шляпе, расхаживал перед лотком и, размахивая руками, зазывал покупателей.
– Дёнёрю, мэзеш эпер! – кричал он. Прекрасная, медовая клубника.
Она и в самом деле была недурна собой, эта клубника. Ягодка к ягодке, черенок к черенку. Ни вмятинки у неё на боках, ни лишнего пятнышка. Лежит, светится алым светом на солнце. Иначе как свежестью такое свечение объяснить нельзя. Но покупатель на него почему-то не очень шёл. Вроде и приближались, чтобы посмотреть, и некоторым даже пробовать предлагалось, но на весах после этих проб если и что-то взвешивалось,
– Что не так с этой клубникой? – спросила Оля. – По цене не дорого, а не берут.
Я хотел сказать, что, может, рубашка у продавца мятая или шляпа у крикуна не того фасона, но тут мы поравнялись с соседями клубничников с другой стороны, и всё стало ясно. Там навалом в высоких коробах из металлического прута лежала химия для мытья, стирки и чистки. Стоила она, похоже, дёшево, потому что народу вокруг коробов толпилось больше, чем было места. Ну и дух оттуда шёл, как от хорошего химзавода. Куда уж там какой-то клубнике.
Управляла химзаводом элегантная мадам среднего возраста с высокой причёской из отбеленных волос и тенями на веках. В одной руке у неё была зажжённая сигарета с телефоном, а другой она принимала деньги от покупателей и давала им сдачу. Работу свою мадам делала ловко. Деньги, сдача, затяжка, телефон. Снова затяжка, снова деньги и снова телефон. Ответить покупателю, стряхнуть пепел, попросить подождать – и всё это легко, всё плавно, всё как в танце. Шаг назад – достать что-то в коробке. Шаг вперёд – положить на прилавок. Полшага влево – пропустить помощника. Полшага вправо – снова у кассы. И причёска! Причёска! Прядь здесь, прядь тут. Поправить, закрепить. Чёлка, заколка. Та-та, та-та.
– У нас сегодня стирка? – услышал я Олин голос. – Или культурная программа?
Я мог бы, конечно, обосновать, что понимание того, как на венгерском базаре покупается стиральный порошок – это, да, часть культуры, и поэтому надо продолжить наблюдение, но в это время телефон отбеленной мадам сыграл мелодию, похожую на сигнал подъёма, и она, оставив торговлю на помощника, удалилась вглубь своего химзавода, где и исчезла без следа.
Смысл что-либо обосновывать пропал.
– Кто у нас следующий? – спросил я.
Следующей была посудная лавка – кастрюли, тазы, сотейники, судки, сковородки, бидоны, кувшины и прочие ёмкости для варки, жарки и хранения всего того, что только может вариться, жариться и храниться на венгерской кухне. За посудой шли соления – десятка четыре вёдер с огурцами, капустой, свеклой, перцем и чем-то ещё, что мы не смогли определить, потому что оно залегало на глубине ведра, а залазить в него рукой было невежливо. Огурцы были не просто солёные, а простые, с чесноком, с какими-то специями, большого размера, маленького размера, с наполнителем из квашеной капусты и в комбинации с другими солениями. Капуста тоже была четырёх или сколько-то там видов со всякими заправками в ассортименте. Перцы делились не только по цвету на зелёные, жёлтые и красные – это было бы слишком просто, – но и по форме – на круглые, длинные или переполовиненные и по начинке – с фетой болгарской, с фетой греческой, с фетой-конфетой. Хозяин этого квашеного царства стоял над своим добром одетый в клеёнчатый передник, как прозектор на вскрытии. Всякий раз, когда он запускал в ведро руку с пакетом на пальцах, мне казалось, что он вытащит оттуда какой-нибудь орган. Я сказал об этом Оле.
– Бр-р-р, – вздрогнула она плечами, и мы пошли дальше.
Дальше снова были ягоды, но уже не с поля, а с дерева – абрикос, черешня, вишня и даже персик, хотя для него, по моему пониманию, было рановато. Все они имели какие-то свои местные названия, которые нам ничего не говорили, но настоящие покупатели, которым надо было купить ящик-другой на варенье или их венгерский л'eквар вполне ориентировались, что им предлагают. У одних абрикосов они стояли плотными кучками, на другие смотрели на расстоянии, а мимо третьих, которые были самые красивые, и вовсе проходили, даже не посмотрев.