Бублики в гуляше, или Повесть о том, как Оля и Слава в Будапеште дом покупали

Круц Мирослав

За ягодами торговалась старая одежда. Она лежала горами на составленных один к другому столах и продавалась вся по одной, какой-то совсем мизерной, цене за штуку. Хотя продавалась или нет, это мы так и не поняли. По большей части её просто перебирали, смотрели и бросали обратно. Иногда, если вещь того стоила, её могли прислонить себе к телу для прикидки, но потом всё равно бросали. Занимались этим перебором в основном не очень молодые женщины. Сказать, что они были плохо одеты или имели пробелы в гардеробе, так мы такого не заметили.

– Нам прибарахлиться не надо? – спросил я Олю на всякий случай. В ответ она если что-то и сказала,

то я не услышал, потому что на траверзе у нас как раз возник развал каких-то штуковин, похожих на тысячу мелочей, на переднем крае которых были выставлены игрушки. Все они находились в состоянии подвижности – ходили по кругу, стукались друг о друга, прыгали, переворачивались, плескались в воде, кувыркались и делали ещё какую-то акробатику, которую от неживого предмета и ожидать сложно. Сопровождалось всё это звуками, как из мультфильмов. Одна мохнатая ходилка пищала, другая, ездилка на гусеницах, стреляла, третья, с хвостом, ржала, четвёртая, не похожая ни на что в природе, гудела. Разобрать, какие звуки издавали остальные было невозможно. Впечатление было такое, что игрушки играют сами с собой. Люди им были не нужны. Может, поэтому их там и не было. Единственным наблюдателем этого механического балагана был мальчик лет трёх, которого мама поставила с краю прохода, чтобы его не затоптали, а сама тем временем укладывала что-то в сумку на колёсах. Но и этот единственный зритель был больше занят выковыриванием козявки из носу, чем смотрел на игрушки.

– Сына, пошли, – неожиданно сказала мама по-русски, и протянула мальчику руку.

Мы тоже пошли за ними и через некоторое время дошли до поворота в переулок, который вёл к рыночному павильону. В будние дни его, похоже, использовали для подвоза товара, но сейчас и он был заставлен лотками. Идти на полуавтоматический рынок после человеческого базара было глупо. Оставалось либо поворачивать и смотреть базарный театр в обратном направлении, либо придумывать себе другое занятие.

– Как впечатления? – спросил я Олю.

– Калорийные, – ответила она. – Как твой суп. Хочется разгрузки.

– Тогда, может, по мороженому? – предложил я.

Оля покрутила шорты на талии и проверила дырки в ремне.

Я ждал. Борьба с соблазнами давалась моей жене непросто.

– Чтобы клин клином, – пояснил я.

Олин взгляд тут же обрёл твёрдость.

– Согласен, возразил генерал, – сказала она.

Вот это по-нашему! Удовольствие от борьбы всегда главней победы. А большего удовольствия, чем мороженое в мире ещё не придумано.

– Желаете фисташкового, мой генерал? – спросил я. – Или может с изюмом и ромом?

– Хватит и рома, полковник, – ответила Оля. – Изюм раздайте детям.

Пустыня под солнцем

Квартира, которую продавала агент Степановна находилась в районе Будапешта под названием Йожефв'aрош, или Иосифград в примерном переводе. У него также имелся и номер – восьмой. По своему расположению он был ближе и к центру и к реке, чем тот, четырнадцатый, где мы снимали квартиру. Поэтому для нас он, считай, и был центр, пусть не самый, где Парламент, Кафедральный собор и что там ещё, но если ты приехал в Будапешт из питерского пригорода, чтобы почувствовать себя в Европе, восьмой район по своей центральности тебе вполне подойдёт – по крайней мере, если смотреть по карте и не особо углубляться в подробности. Потому что если углубиться, картина получится совсем другая.

Мы

эту картину увидели, когда свернули с какой-то широкой улицы, где ходил трамвай, и было много всяких весёленьких магазинчиков на другую, поуже, которая должна была вывести нас к дому, где находилась «наша» квартира. Здания здесь, все старые и мрачные, нависали у нас чуть ли не над головой, тротуар имел ширину в полчеловека, и ощущение, когда мы по нему шли, было, будто внутри каменного чулка на детскую ногу. Стены зданий, судя по виду, тоже знавали лучшие времена. Штукатурка сыпалась с них квадратными саженями, на многих были видны то ли выбоины от какого-то долбильного инструмента, то ли следы от артобстрела. Хотя как при таких чулочных габаритах тут можно было что-то обстреливать, мне это было не очень понятно.

С чистотой на улице тоже было весьма условно. В местах, где на тротуар выходили двери подъездов, её ещё можно было как-то определить на глаз, но стоило сделать пару-тройку шагов дальше, как сразу попадал в зону собачьих фекалий разной степени свежести, подтёков явно не дождевой воды у сточных труб, объедков, которые были едой, наверное, с месяц назад, мятой посуды из пенопласта, битых бутылок и ещё бог весть чего, на что мы старались не смотреть, чтобы не испортить себе впечатление от предстоящего просмотра.

Назначен просмотр был на одиннадцать часов, и встретиться со Степановной мы должны были на углу этой самой чулочной улицы и какого-то переулка. На месте мы были минут за десять, как порядочные клиенты, которые думают, что если прийти раньше, так у агента к ним появился какое-то дополнительное уважение. Дескать, точность – это вежливость королей, а заблаговременность – это ты, вообще, чуть ли не императором считаться будешь. И, может, где-то так оно и есть. Но в Венгрии, как мы уже поняли в аэропорту, были другие понятия. Поэтому когда колокол на какой-то не видимой из-за домов церкви отбил сначала одиннадцать раз, потом ещё четверть, а Степановна так и не появилась, мы не особо удивились.

Угол, где у нас было договорено встретиться, плохо подходил для ожидания. День был жаркий, сторона – солнечной, а тени с приближением полудня больше не становилось. В единственном месте, где она ещё падала от нависавшего над тротуаром балкона, подсыхало не донесённое до унитаза содержимое чьего-то желудка, в котором паслась стая безразличных к человеку голубей. Нарушать их приём пищи нам резона не было. Мы отошли за угол и встали у двери подъезда.

Степановна, женщина возраста лет к пятидесяти, появилась минут за пять до половины двенадцатого. Какое-то объяснение своего опоздания она нам попробовала дать для вежливости, но по-венгерски мы её не поняли, а английский у неё был никакой, да и значения это не имело, поэтому мы жестами дали ей понять, что всё в порядке, и что давайте лучше пойдём смотреть квартиру. Степановна не возражала.

Дверь, у которой мы стояли оказалась не совсем подъездной. Скорее она была подворотней. Раньше, в то время, когда в доме жила австро-венгерская буржуазия, в неё вполне мог въехать лошадиный экипаж, но сейчас её использовали для мусорных баков. Пройдя через подворотню, мы оказались во внутреннем дворе. Он был колодезного типа, который знаком любому жителю исторического центра Санкт-Петербурга. Две стены колодца были глухие и принадлежали соседним зданиям, а две – свои, по ним шли огороженные железными перилами галереи, с которых жильцы заходили в квартиры.